Детям (сборник)
Шрифт:
Он было пошел в комнату, но я удержал его:
– Не надо. Знаю… Дайте стакан воды…
Он пристально взглянул на меня.
– Что с вами? Побледнели вы как… От жары э т о…
– Да, должно быть…
Он принес воды и порекомендовал класть на голову конский щавель.
– Облегчает. Ну а ястребок как? Живет?
– Помер.
– По-о-мер… – протянул Семен Федорыч. – Ишь ты…
Он рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– И горе же вы охотник, ей-богу!..
X
Кончилось лето. Я забыл о ястребке. Спокойствие снова ко мне вернулось. Снова солнце ярко светило мне, бор весело звенел для меня своей хвоей. Румянились вечерние зори и утра.
Королек-сирота подрос, но по природе был все таким же снежным комочком и засыпал на плече, как когда-то давно-давно.
Наступило время отъезда. Мишка чуть-чуть поплакал, провожая меня.
– Ну, прощай, Мишук… На память оставляю тебе моего королька… Береги его…
Глаза Мишки расширились. Этого он не ожидал.
– Ему здесь лучше будет. Ты присмотришь за ним, а в городе некому будет за ним ходить… Ты любишь его, и он тебя полюбит…
Я собрал свой несложный багаж, взвалил в тарантас и простился со старушкой-хозяйкой.
– Доброго здоровья, батюшка… доброго здоровья… Не забыли ничего? Да-а… а крылья-то?
– Что?
– Крылья-то… в сарайчике… Что убрать-то наказывали?..
Крылья? Я вспомнил… Крылья! Мертвые, сухие крылья!..
– Нет, нет… Не надо…
– Ну и хорошо… Выкину я их.
Я взял из рук Мишутки моего королька, приласкал на прощанье и передал с рук на руки.
– Может, жалко? – любовно сказал Мишутка. – А то берите…
Да, мне было жалко. Но мне было также жалко лишать королька свободы. Не в комнате же проводить ему свою жизнь. Возле монастыря я увидал дьячка. Он шел к обедне.
– Прощайте, прощайте… На лето опять заглядывайте…
– Как обстоятельства… Всего хорошего…
– Счастливого пути!.. Так охотиться будем? – кричал он мне вслед.
Я не отозвался.
– На ястре-бо-ов!!
Я как будто не слышал.
1908
Мэри
Глава I. Старый жокей
– Да, вы мне более не нужны! Ступайте в контору и получите расчет…
– Но… ваше сиятельство… вы пригласили меня на пять лет. Я уже два раза отказался от выгодных предложений.
– На пять лет!.. Ну да… зная вас за прекрасного жокея… А вы что сделали?.. Осенью провалили Изумруда… Крокусу ноги переломали!.. О, черт возьми!.. Весной вы опозорили меня, пришли последним на Цезаре!..
– Я предупреждал ваше сиятельство: Цезарь болел.
– А-а-а… эти вечные отговорки: насморк, кашель, отскочила подкова, лопнула подпруга… Выдохлись вы со всей вашей славой!
Старый наездник поднял сморщенное бритое лицо и в зеркале над камином увидел тусклые глаза, угрюмо высматривавшие из-под седых бровей, выпуклый голый череп и провалившиеся щеки. Сухая рука нервно сжимала хлыстик с перламутровой ручкой.
Неужели все кончено и пора уходить? Куда?
Он растерянно обводил глазами роскошный кабинет графа, владельца знаменитой конюшни, бронзовые фигурки скакунов-победителей, развешанные по стенам хлысты, подковы и седла и остановился на плотной фигуре хозяина в кресле.
– Вы получили больше, чем стоите! Вы погубили мою репутацию!.. Вы… что вы сделали с Игорем?.. Вы не приготовили его к сроку, и он не попал на приз!..
– Но… молодой граф испортили ему заднюю ногу… на прогулке…
– Ложь! Освистать моих лошадей!.. И он в претензии… «линючий» жокей, как кричали там, на местах!.. Нет, я не могу вас держать… Ступайте…
Старый жокей поклонился.
– Прощайте, ваше сиятельство. Да, ваша конюшня потеряла славу, с ней и я потерял свою… Но я ни при чем.
Забрав чемодан, он поехал в гостиницу. Октябрьский дождь заливал громаду домов, дрожал в лужах, в ушах отдавалось: «линючий… линючий… линючий…»
Кончена жизнь. Вот она, слава, эта подлая жокейская слава! Как повернулось все в этот последний, ужасный год! А раньше…
Публика носила его на руках. Владельцы богатейших конюшен заискивали перед ним, осыпали подарками, переманивали к себе его, бессменного победителя на всех скачках. Ему пожимали руку, его фотографии висели в кабинетах спортсменов. И вдруг… удар за ударом! О, эта конюшня графа Запольского! Лучшие скакуны теряли славу, лист за листом увядал победный венок наездника. А все этот молодой граф: он из-под рук брал лучших скаковых лошадей, чтобы хвастнуть на прогулках, и портил… Но что поделаешь с графом? Он балует сынка, к тому же он так уверен в жокее! Первым позором Числов был обязан ему, этому крикливому мальчишке. А потом пошли неудачи: сорвалась подкова, лопнуло седло, по настоянию графа пущена больная лошадь…
«Он выдохся, этот старик… Утопил Запольского! – вспомнил жокей крики скаковой публики. – Долой Числова!»
Как ненавистно стало ему в тот памятный день его ремесло! Свист и шум неслись от трибун, где сидит публика; кто-то бросил к его ногам скамейку. Владельцы конюшен, члены, с неудовольствием смотрели на согнувшуюся худую фигуру, а председатель, этот важный седой добряк, остановил его в проходе, ударил по плечу и сказал:
– Плохо дело, старина, плохо… Публика чутка… Уходить надо…