Дева
Шрифт:
Иногда ночью слышно до жути красивое пение, но не стоит на него откликаться… Ночью нужно спать! Но ежели отозвался, то лучше петь, как можно чище, иначе, фальшь поглотит тебя целиком…
На небольшом холмике, на окраине леса. Жил маленький мальчик Максим. Семья небольшая, но деньги имели. Папа, мама,
Стоило им приехать в город, как их сразу узнавали, и хотели с ними сфотографироваться. Они были очень известными. Все их любили, даже она…
Максим сильно ворочался в своей кровати, смотря страшный сон. Пение. Ангельская песнь… А может и не ангельская… Всё потемнело. Появились диссонансные аккорды. Играл рояль и хор… Но вокруг было пусто. Музыка эхом отдавалась в пустоте, кромешной тьме. Маленький огонёк. Далеко-далеко, вдали. Маленький огонёк, словно свечка. Единственный свет в этой пучине.
«А может…» – промелькнуло в голове мальчика, – это удильщик? Я подойду, а он схватит меня?
Но ноги сами двигали его вперёд. Он не хотел, но шёл. Как вдруг сзади его окликнул приятный женский голос. Мягкий, будто мам звала его. В голове сразу появились тёплые воспоминания, о его беззаботной жизни. О том, как мама пекла самые вкусные, в его жизни блинчики, как папа покупал самый большой в магазине конструктор, или самую крутую машинку. Как они с Сашей ходили в парк аттракционов. На его лице появилась улыбка. Он, словно сняв пелену, медленно повернулся назад, к этому мягкому, бархатному голосу. С облегчением вздохнув, он поднял глаза и посмотрел ей в лицо!
Его дыхание прервалось, а в глазах потемнело. Вместо маминого лица он увидел искорёженное, наполовину облезшее, наполовину без кожи, с пустыми глазницами, лицо «Мертвеца». Приятный сопрано, сменился на жуткий бас. Он словно провалился вглубь страха и отчаяния. Глаза метались по сторонам, и не знали, что делать. Куда бежать? Хотелось проснуться, но не получалось, кошмар был бесконечным. Он даже не знал, где он, кто это, что ему делать. Лишь страх, и боль. Понимание неизбежного.
Рот этого чудища открылся: Гнилые жёлто серые зубы. Смрад, от которого хотелось умереть. Закрыть нос, и никогда больше не открывать. Проще было бы задохнуться, чем нюхать этот запах секунду. Запах был столь резким и едким, что из глаз потекли слёзы, словно перед его лицом резали сотни луковиц. Я зыка не было. Лишь тёмная глубь. Кожа начала слезать, оголяя череп. Словно труп стоял перед ним, но он дышал, мыслил, говорил…
Конец ознакомительного фрагмента.