Шрифт:
Повесть 1. Чудная планета КОЛЫМА.
Когда-то мой друг, Серёжа Житомирский написал мне стихотворение, которое, пожалуй, может быть прологом к повествованию. Я думаю, это будет нечто похожее на воспоминания, но я сохраняю право на вымысел.
Не бойся, не бойся, не бойся истерик!
Историк узнает – ручей или Терек.
И блажь или горе ударит волною о берег
Пруда или моря.
Бывает, что это восстанья –
Не игры, а вихри,
Не позы, а грозы,
Не приступы дури, а бури.
И плакать – не слякоть, а ливня весеннего плети,
Порывы ветров над просторами новых миров.
И
Чем бурю свою проворонить, забившись под кров.
Как во-время оно мне попалось на глаза! Будем считать это благословением начала.
1966 год. Середина пути. Почти 29. Казалось бы, уже зрелый возраст. Но – девчонка!
Я с увлечением бралась за многие дела, и знала, что справлюсь, научусь и сделаю. Вот и теперь.
Восточная окраина страны. Край земли. Колымский край.
Сопки, сопки, сопки. Я стою на вершине одной из них. Над головой серое, с тёмными клочьями быстро бегущих облаков, небо. Подо мной и вокруг неровно вздыбленная земля, если её можно так назвать, серо-коричневая, с тёмно-зелёными пятнами. Я погружаюсь в этот мрачный, бесконечный и загадочный мир.
"Творение, вдохновенный бред Сатаны", так назвал один мой старый друг горный массив Тянь-Шаня. Но это – именно здесь!
Как я сюда попала и что делаю?
Я живу на окраине Москвы. Нагатино. За рекой, через которую здесь ещё не построен мост. Новый строящийся район, со всеми прелестями этого понятия.
Сложилась небольшая компания интересных молодых людей. Среди них моя подруга, Майя, коллега по работе, хороший специалист по обработке на токарных станках. Небольшого роста, тоненькая, изящная, она занималась в балетной студии достаточно профессионально, но, начав в позднем, чем это надо, возрасте могла заниматься танцем только как хобби. Её друг, Герман, старший геолог геологоразведочной партии. Ещё двое-трое ребят, хорошо образованных, любящих театр и живопись. Ну и, конечно, я.
Я работаю конструктором автоматических линий, очень увлекаюсь своей работой. Любовь к театру у меня с детства. Я много лет занималась в известной своим профессиональным подходом Театральной студии ЗиЛ и долго не могла выбрать: быть актрисой или конструктором? Отсюда, в артистической среде у меня много знакомых, которые выбрали театр.
Мы некоторое время собирались по вечерам в ЦДРИ. Здесь приятная, непринуждённая обстановка. Веселье разгорается, когда актёры освобождаются от работы в театре, к полуночи. Это, в конце концов, измотало даже наши молодые силы: ведь мы начинали работу в 8 утра, т.е. вставали утром в 6 часов. Возвращались на такси в 3 – 4 утра. Короткий сон и крошечная зарплата не вынесли соревнования. Но это потом.
Однажды, в конце зимы мы, как обычно, встретились после работы, собираясь пойти в ЦДРИ. Снег крупными хлопьями падал на город, создавая сказочный, сверкающий в свете окон и фонарей туман. В этом колдовском мире я всегда чувствовала себя сказочной царевной и с замиранием сердца ждала развития сказки. Из тумана на условленном месте один за другим возникают знакомые лица. Все радостно возбуждены и красивы в серебряно-белом уборе. Шумной, галдящей стайкой мы вваливаемся в ЦДРИ.
Небольшой зал. Слева – невысокое, низкой ступенькой, возвышение. По его краю установлены неяркие софиты; чёрный, старинный рояль, несколько стульев в глубине. Это сцена, но она заодно с залом, каждый может подняться на неё, что-то поведать или сыграть собравшимся в зале или для себя. У противоположной стены – большой, выложенный кирпичом камин и очаг, в котором перебегают и струятся огоньками угли и поленья. На боковых стенах укреплены подсвечники с горящими, но электрическими, свечами. На полу вдоль стен – разрозненные светильники, их свет направлен на несколько медленно вращающихся под потолком гранённых зеркальных шаров. Этот неяркий, летящий и скользящий свет смягчает черты лица, смазывает разницу в возрасте, создаёт ощущение пространственной свободы. В зале по-домашнему уютно: несколько столиков с мягкими стульями, между ними что-то вроде пуфиков и сидения в виде деревянных чурбаков с невысокими спинками. Буфета в зале нет, но он есть в холле. В нём – горячительные, горячие и холодные напитки, бутерброды, печенье, пирожные, шоколад и конфеты и, как правило, одно горячее, отлично приготовленное блюдо для тех, кто хочет поесть. Каждый выбирает себе на чём, с кем и где сидеть, что пить и есть. Тот, кому хочется что-то сказать всем, выходит на сцену или присаживается к камину, разговаривает с теми, кто этого хочет.
В этот вечер здесь собрались барды: Галич, Анчаров, Стёркин (он приятель Германа, и это благодаря ему мы оказались "своими"), Ким, попозже подошёл Высоцкий. Круг достаточно узкий, они поют свои, в это время бывшие откровением, иногда очень злым, песни. Нет, мы не зацикливаемся на зле, мы молоды, любим жизнь, свой дом, друзей, и просто любим. Галич и Анчаров, прожившие войну, говорят о людях в войне, о высоких человеческих чувствах очень просто, "из нас". Мы – соучастники, сопереживатели, не просто слушатели. Только что прошёл процесс над Даниэлем и Синявским. Мы обсуждаем и осуждаем, хотим свободы личности и слова, пытаемся осуществить её в узком кругу. Но и веселимся, читаем стихи, немного пьём и много поём.
Серёжа Стёркин пришёл вместе с нами. Он пристраивается со своим любимым аккордеоном в уголке, рядом с нашим столиком. Сейчас он лиричен, тихо напевает:
Город спит. Наутро сильный холод
Морщит клёны около воды.
Ветер бродит, ветками исколот,
Морщит Патриаршие пруды.
Нет часов, и разобраться трудно:
Может пять, а может, без пяти . . .
Вот уже на улицах безлюдных
Первые троллейбусы в пути. . .
Стёркин незаметно растворился в мерцании зеркальных шаров и людей, материализовался на сцене, в левом её уголке. Снова вполголоса, как бы сам себе, что-то запел. Обманутые его лирическим настроением, мы не очень прислушивались и не сразу обратили внимание на изменение темы. Как вдруг, нас прожгли его изящно обличительные, тонкие и точные слова горького юмора.
Михаил Анчаров выходит к сцене, присаживается на её ступеньку. Удивительный человек! Его юность и ''взрослость'' начались одновременно, в 1941-м. Ему повезло: его направили в Военный Институт иностранных языков. На войну он пришёл переводчиком с китайского, на Дальневосточном фронте, в Маньчжурии. Сейчас ему перевалило за 40. Рядом с ним мы были несмышлёными цыплятами. Но сейчас не имело значения различие в возрасте и, даже, поколении. Он начинает с песни по стихам Веры Инбер, лирично-патриотичной "Прощальной дальневосточной":
Быстро-быстро донельзя дни пройдут, как один.
Лягут синие рельсы от Москвы до Чунцин…
И границу в ночи я перечувствую вновь,
За которой Россия, за которой любовь.
В журнале "Юность" недавно вышел роман М.Анчарова "Теория невероятности". Мы напеваем многозначительное:
Тихо капает вода – кап-кап.
Намокают провода – кап-кап.
За окном моим беда, завывают провода.
За окном моим беда – кап-кап.
.............................