Девчонки и мода
Шрифт:
– Санта положил мне под елочку фальшивую татуировку, – объясняет она, перекрикивая наши возбужденные возгласы.
– Ах ты несносная девчонка! – выдыхает миссис Хендерсон. – Мое благостное расположение духа стремительно улетучивается. Если так и дальше пойдет, мне срочно потребуется внеочередной отпуск.
Миссис Хендерсон сердится только в шутку, но на всякий случай в ближайшие дни я решаю держаться от нее подальше – уж очень пугает меня перспектива разговора с глазу на глаз.
Как всегда в начале полугодия, в актовом зале у нас проходит общешкольное собрание. Я как могу вытягиваю шею, чтобы разглядеть в толпе Зою, но ее нигде не видно. Может, еще не вернулась
Магда энергично пихает меня в бок:
– Эй, что это за жгучий красавчик там на сцене?
– Неужели новый учитель? – с придыханием шепчет Надин.
У нас пока всего трое мужчин-учителей. Мистер Прескотт ведет историю. Он выглядит так, словно явился к нам прямиком из викторианских времен, и даже ведет себя соответственно. Весь такой чопорный, церемонный, строгий и безнадежно устаревший. Мистер Дэлфорд, преподаватель по информатике, душевной теплотой и жизнерадостностью не многим отличается от своих обожаемых компьютеров. Он даже разговаривает как робот-мутант из сериала «Доктор Кто». И наконец, мистер Паргитер, учитель французского. Он довольно милый, но изрядно лысоват, пузат, и ему порядком под пятьдесят, так что увлечься тут совершенно нечем.
Тот, что стоит на сцене, довольно молод. На вид ему нет и тридцати. Взъерошенные светло-русые волосы удивительно смотрятся на фоне его черной застегнутой на все пуговицы рубашки, узкого черного галстука, черных джинсов и туфель.
– Знакомьтесь, девочки, это мистер Виндзор, новый учитель по ИЗО, – говорит директриса.
Мистер Виндзор застенчиво приветствует нас легким кивком головы. Все девчонки смотрят на него затаив дыхание. Обалденный красавчик!
Глава 10. Портретистка
Мы с нетерпением ждем первого урока ИЗО.
Вначале мистер Виндзор рассказывает нам о живописи. Его карие глаза, так красиво контрастирующие со светлыми волосами, поблескивают от волнения. Он показывает нам репродукции своих любимых картин различных эпох, попутно разъясняя особенности всевозможных стилей и приемов. А еще рассказывает интересные истории о жизни художников и их творчестве.
– Интересно, почему все художники были мужчинами? – спрашивает Магда. – А как насчет женщин-художниц? Они вообще были? Вы тут все говорите о старых мастерах, а где же старые мастерицы?
– Ого, да ты, я вижу, ярая феминистка! – смеется он, глядя на шикарную ярко-огненную Магду. – Но твой вопрос совершенно справедлив.
Никакая она не феминистка. И живопись ей до лампочки. Просто она захотела, чтобы мистер Виндзор обратил на нее внимание, и добилась своего.
Он пускается рассуждать о роли женщин в искусстве, начиная со средневековых монашек, рисовавших миниатюры для рукописных книг. Потом рассказывает нам историю Артемизии Джентилески, обесчещенной в юности девушки-художницы, выразившей свои переживания в удивительной картине, на которой Юдифь отрезает голову Олоферну. Там все залито кровищей, и многие девчонки морщатся и отворачиваются, а Надин, наоборот, привстает с места, чтобы получше рассмотреть, потому что обожает все кровавое. Она перелепила свою татуировку на руку, и теперь змейка выглядывает у нее из-под рукава блузки, а маленькая головка с раздвоенным язычком красуется на середине запястья.
Мистер Виндзор замечает змейку и искренне восхищается ею. Он достает альбом, посвященный искусству поп-арта шестидесятых годов, и показывает нам фотографию женщины-змеи. Змеи обвиваются у нее вокруг шеи наподобие живых шарфов, а все тело разрисовано чешуйками.
– Кстати, отличный пример женского творчества, – смеется он, обращаясь к Магде.
Я чувствую себя не у дел. Я тут единственная, кто разбирается в живописи, только ничего умного мне в голову не приходит. Он показывает нам репродукцию одной из картин Фриды Кало – той самой, что висит у меня в комнате над кроватью. Но не могу же я встать и заявить об этом на весь класс – буду глупо выглядеть. Я внимательно слушаю его рассказ о Фриде и ее буйной южноамериканской манере и энергично киваю в ответ на каждое его слово. Очевидно, он замечает мой интерес и смотрит на меня выжидающе.
– Тебе нравится Фрида Кало? – обращается он ко мне.
Вот он, мой шанс! Я нервно сглатываю, готовясь что-нибудь сказать – не важно что, хоть что-нибудь, – и в этот самый момент во внезапно наступившей тишине у меня громко урчит в животе. Слышно на весь класс. Девчонки прыскают со смеху. Я заливаюсь краской и становлюсь цвета Магдиной шевелюры.
– Похоже, кто-то проголодался, – шутит мистер Виндзор.
Он ждет, не скажу ли я что-нибудь в ответ. Но я не могу выдавить ни слова. Тогда он принимается рассказывать о другой художнице, Пауле Рего. Я же готова провалиться от стыда сквозь землю. Мой чертов живот продолжает урчать, и я ничего не могу с этим поделать. Как заставить его замолчать? Теперь мистер Виндзор будет считать меня обжорой, которая только и думает, как бы набить пузо. Это нечестно. Потому что в последнее время я особенно строго соблюдала диету. Ела всего-то по нескольку ложек за каждой едой. А сегодня утром даже не позавтракала. И вчера пропустила ужин.
Наверное, из-за этого и урчит в животе.
А еще подташнивает.
И такая каша в голове, что и сказать-то ничего путного не могу.
Мне трудно сосредоточиться, и я пропускаю мимо ушей половину из того, что говорит мистер Виндзор. А ведь он очень интересно рассказывает. Я никогда раньше не слышала о Пауле Рего. Оказывается, она много рисовала пастелью, и, судя по репродукциям ее картин, – пастелью тех же оттенков, что мне подарили на Рождество. Она рисует женщин, но изображает их по-своему – причудливо, крупными, некрасивыми, в перекошенных позах.
– Зачем она рисует женщин такими уродинами?
– Я не считаю их уродинами. По-моему, они прекрасны, – говорит мистер Виндзор. – Возможно, вам они кажутся уродливыми, потому что вы привыкли думать, будто женщины должны выглядеть определенным образом. Вспомните-ка самые известные женские портреты. На них женщин приукрашивали, изображали застывшими, подтянутыми, без малейших изъянов. Вместо лиц – пустые маски без всякого выражения, без эмоций, без характера. А это настоящие, живые, экспрессивные портреты женщин, которые двигаются, наклоняются, танцуют, что-то мастерят.
– Почему они все такие толстые? – едва слышно шепчу я.
Мистер Виндзор читает у меня по губам.
– Ну, вы, девчонки, даете. Хорошо же вам промыли мозги. Эти женщины крупные, сильные, с могучими бедрами и стальными мускулами. Но вместе с тем они мягкие, ранимые и дерзкие. Они не красавицы. Ну и что? Красота – всего лишь преходящая мода. Мужчины-художники во все времена рисовали красоток, размеры и пропорции которых изменялись с каждой эпохой. Если бы вы жили в Средние века и были современниками Джованни Арнольфини, то вашим идеалом женской красоты была бы девушка с высоким лбом, маленькой грудью и округлым животом. Сто лет спустя Тициану нравились крепкие женщины с роскошными формами и крутыми бедрами. Рубенс тоже предпочитал пышнотелых дам, но чуть более рыхлых. Гойя рисовал изящных белокожих девиц, а Ренуар любил розовощеких пампушек.