Шрифт:
Timoth'ee de Fombelle
Cel'este, ma planete
Оформление обложки: Маргарита Чечулина (Greta Berlin)
Селесте
1
Когда она впервые меня поцеловала, мы болтались на железных тросах на высоте сто двадцать метров и за нами гналось человек пятнадцать вооруженных охранников. Может, именно поэтому
Я пишу ее имя на первой странице тоненькой промокшей тетрадки – это последняя бумага, которая у меня осталась. Тут холодно. От огня в печи никакого проку. И как это еще чернила в ручке не замерзают? Страниц в тетради не хватит, чтобы написать настоящую книгу. Да мне и не надо книгу – я просто хочу оставить след, след синего цвета. След от того, что изменило мою жизнь и могло изменить весь мир.
Селеста.
Я решил больше никогда не влюбляться. Решил еще в раннем детстве, годам к шести-семи. В том возрасте, когда другие клянутся, что больше ни разу в жизни не пойдут в бассейн и не наденут купальник, потому что тренер по плаванию крикнул им при всех: «Ногами не шлепай! Болтаешься, как пончик во фритюре!» Я же решил скрыть не кожу, а сердце: накрыть его чугунным колпаком – тяжелым, как канализационный люк.
Раньше, от нуля до шести с половиной лет, я влюблялся во все, что проходило мимо меня с косичками и в туфельках с застежками. Всякий раз это заканчивалось плохо. Синдром тостера: сначала мое сердце начинало приятно согреваться с обеих сторон, а потом его подбрасывало вверх, очень высоко, и оттуда оно шмякалось вниз, прямо на плиточный пол.
И я решил, что с меня хватит.
Как-то утром я стоял в булочной на семьдесят седьмом этаже и дожидался своего круассана. Продавщица спросила, заглядывая куда-то мне за плечо:
– Вы вместе?
Я обернулся. За мной стояла Шарлотта, девочка постарше меня. Я уставился на нее и почувствовал, что бледнею. Эта девочка с пластинками на зубах мне ужасно нравилась. Стоило на нее взглянуть, и пальцы у меня в ботинках немедленно поджимались и наползали друг на друга, а во рту становилось сухо, как в пустыне Калахари.
– Вы вместе? – повторила продавщица.
Она всего лишь хотела узнать, буду ли я платить не только за свой круассан, но и за конфеты Шарлотты.
– Вы вместе?
Я понял этот вопрос по-своему, и у меня прямо мурашки побежали по спине.
Я был бы и рад ответить «нет», но голос меня не послушался. Из горла вырвался какой-то писк, как у морской свинки. Тостер начал разогреваться в груди. Шарлотта улыбнулась, продемонстрировав все крепления своих зубных пластинок.
– И не мечтай, – сказала мне Шарлотта.
Она нацепила на шею бусы из конфет и бросила на прилавок монетку.
Вот тогда-то я и решил, что с меня хватит.
Железно! Больше никаких влюбленностей.
На следующий день я принялся рисовать карты. Я рисовал карты мира на стенах, а потом играл на пианино.
Вот и всё.
Следующие
Брисс…
Вот была бы тетрадка толще, тогда бы я побольше рассказал про Брисса. Он заслуживает целых трех страниц, даже поля пришлось бы исписать воспоминаниями, но холод зверский и тетрадка слишком тонкая, надо двигаться дальше…
Брисс жил в кирпичной башне. Его отец работал в нашем квартале мойщиком стеклянных стен. А я жил в башне «INсайдер», в двух шагах от школы. Три перехода на уровне сотого этажа, вверх еще на сорок, и вот я дома.
У нас в квартире просторно, ничего не скажешь. По мне, так даже слишком. Когда я был маленьким, всё время там терялся. В прихожей уместился бы целый полярный экспресс. Семь гостевых спален – и никаких гостей.
Только Брисс приходил в «INсайдер» после школы. Сидел у меня до самого вечера и ждал, пока его отец закончит работу.
– Брисс!
Всегда одно и то же, ближе к полуночи.
– Брисс!
Мы оглядывались и видели его отца: он стоял пристегнутый к подвесной люльке, стучал в стекло и махал нам. Мы открывали окно. В комнату врывался шум города и еще запах жидкости для мытья окон, похожий на аромат пасты для надувания воздушных шариков. Брисс забирался в люльку к отцу.
– До завтра…
Они спускались вдвоем по стеклянной стене и вместе шли по ночному городу к себе домой.
Мне очень нравился отец Брисса и его «акробатическая» работа – каждый день карабкаться по стенам. Сам Брисс мне тоже очень нравился.
Теперь-то я знаю, что обязан им всем.
А Бриссу очень нравилась моя мама. Он говорил мне это, чтобы приободрить. Легко любить тех, кого никогда не видел.
Ведь моей мамы дома не было. Никогда. Она работала в «INдустрии». Судя по прическе, мама была в их фирме одной из главных. Она чудовищно много работала и постоянно уезжала в командировки.
Я видел ее раз в месяц в приемной офиса.
Каждый понедельник она заполняла мне холодильник, заказывала продукты по интернету. Ей хотелось, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка. Доставщик звонил в десять вечера. Мне привозили астрономические количества всего: восемь ящиков каждый понедельник. Я успевал за неделю съесть три яйца, несколько баночек паштета и немного брокколи. Больше ничего. А в понедельник все начиналось сначала. Восемь ящиков.
Интернет-холодильник был моим кошмаром. Я за ним не поспевал.
Раз в неделю звонил телефон.
– Все в порядке, мой дорогой? Всего хватает?
Это была не мама. Мне всегда звонила ее секретарша, Грюнда.
Маме было некогда.
К счастью, у меня был Брисс. Пока я рисовал карты, он сражался с холодильником. Иногда, слопав шестнадцать баночек творога и килограмм фисташек, он думал, что одержал верх. Но ему предстояло еще опустошить двадцать четыре тюбика маршмеллоу, которые нагло таращились на него своими розовыми глазами-крышечками.