Девочка, которая объехала Волшебную Страну на самодельном корабле
Шрифт:
Мыльная женщина-голем повела их к центру домика, который был не то чтобы домиком, а скорее анфиладой небольших комнат, соединенных внутренними двориками, мощенными кафельной плиткой. Когда-то эти дворики были прелестны, но с тех пор позеленели от старости, затянулись липким илом и уныло разрушались. Алкали предусмотрительно направила От-А-до-Л к большому водопаду с бассейном, в котором он мог поместиться. Тихое чмоканье ее мыльных каблуков по полу приятно звучало, даже убаюкивало. Вокруг было тихо, но не пугающе тихо. Казалось, это место дремлет. Наконец они вошли в самый большой двор. Посреди позеленевших медных статуй и фонтанов расположились три огромные ванны. На полу дыбились фигуры крылатых морских коньков, выложенных кобальтом и изумрудом. Ножки ванн были подкованы, как огромные лошадиные копыта.
Алкали потянула за рукава жакета, и девочка выскользнула из него, но когда женщина-голем принялась за оранжевое платье, Сентябрь отпрянула.
– Что?
– Мне неловко, когда я голая. Перед незнакомыми.
Алкали задумалась на секунду.
– Моя госпожа говаривала, что ты не можешь по-настоящему обнажиться, пока сама этого не захочешь. Она говорила, что, даже если ты снимешь с себя всю одежду до последнего, все равно ты сохранишь свои секреты, свою историю, свое настоящее имя. Обнажиться не так-то просто, знаешь ли. Раздеться и залезть в ванну еще не значит стать нагим. Ведь так ты обнажаешь только кожу. Лисицы и медведи тоже носят шкуру, и я бы не смутилась, если бы они ее сбрасывали.
– А Мальва открыла тебе свое настоящее имя?
Алкали медленно кивнула.
– Но я тебе его не скажу. Она назвала мне свое имя, после чего рассекла свой палец и мой. Из ее пальца выступила кровь, а из моего – жидкое мыло, и эти субстанции перемешались, превратившись в золото, и она поцеловала мою рану, и открыла мне свое имя, и велела никому и никогда его не говорить. И я не скажу. А мое она уже знала.
Мыльная женщина стыдливо указала на слово, вырезанное над ее бровью.
– Зеленый Ветер предупреждал меня, чтобы я никому не говорила свое настоящее имя. Но я не знаю, какое имя может быть более настоящим, чем Сентябрь, а если я не назову это имя, то как же меня все будут звать?
– Это не может быть твое подлинное имя, иначе бы ты попала в большую беду, называя его каждому встречному. Когда знаешь чье-то настоящее имя, можно управлять им, как марионеткой. – Алкали осеклась, будто предмет разговора причинял ей боль. – А это очень неприятно – чувствовать себя марионеткой.
– А разве ты не можешь призвать Мальву обратно, раз ты знаешь ее настоящее имя?
Алкали тихонько всхлипнула, выдавив из горла странный звук, будто кусок мыла переломили пополам.
– Я пыталась, я пробовала! Я звала ее снова и снова, а она все не приходила, так что я решила, что она умерла. С тех пор я не знаю, что мне делать, кроме как держать ванны полными.
Сентябрь попятилась, будто под напором скорби голема. Она медленно стянула оранжевое платье, которое, по правде сказать, изрядно запачкалось, и скинула единственную бесценную туфельку. Она стояла обнаженной перед разноцветным големом, чувствуя вечернюю прохладу, но не жалуясь.
– Ванны очень приятно пахнут, – прошептала она. Что угодно, только бы женщина-голем перестала грустить.
Легкий ветерок со вздохом ворвался во дворик, подхватил ее одежду и туфельку, встряхнул и замочил их в воде фонтана, чтобы вымыть всю морскую соль и слизь. Зеленый пиджак сморщился и возмущенно зашипел.
Внезапно Алкали приподняла Сентябрь и опустила ее в первую из ванн, которая больше походила на дубовую бочку, в каких хранят вино, – особенно если надо хранить очень много вина, потому что бочка была просто огромная.
Голова девочки тут же погрузилась в густой отвар золотистого цвета. Когда она вынырнула, запах этой ванны окутал ее теплым шарфом. Запах потрескивающего камина, нагретой корицы и осенних листьев, хрустящих под ногами. К нему добавлялись аромат кедра и дуновение приближающейся грозы. Золотистая жидкость прилипала к телу и сползала густыми потоками, что было очень приятно. На вкус она была как ириска.
– Эта ванна для того, чтобы отмыть твое мужество, – сказала Алкали ровным и спокойным голосом, делая свою работу и упрятав подальше печаль на время купания.
– Я и не знала, что мужество нужно отмывать! – У девочки перехватило дыхание, когда Алкали вылила ей на голову кувшин воды. «И что для этого нужно быть голой, тоже не знала», – подумала она про себя.
Алкали снова вылила ведро золотистой жидкости на голову девочки.
– Когда ты рождаешься, – мягко сказала женщина-голем, – твоя отвага совсем новенькая и чистая. Ты готова на что угодно: сползать по высокой лестнице, говорить первые слова без страха, что тебя сочтут глупышкой, совать в рот всякие странные предметы. Когда ты подрастаешь, к храбрости липнет всякая дрянь, крошки, и грязь, и страх, и понимание того, как нехорошо все может обернуться и как будет больно. К тому времени, когда ты наполовину взрослая, твое мужество уже почти не шевелится, настолько оно заскорузло. Поэтому время от времени его приходится хорошенько поскрести, чтобы снова заставить работать, а иначе никогда больше не будешь храброй. К сожалению, в твоем мире почти нет заведений, которые могли бы предоставить такую услугу, как у нас. Поэтому большинство людей так и ходят чумазыми, будто машинисты, хотя стоит отмыть их – и они снова превратятся в паладинов, доблестных и благородных рыцарей.
Алкали отломила один из своих синих пальцев и бросила его в ванну. Оттуда немедленно поднялась шапка пены и окутала кожу бархатной щекоткой.
– Твой палец! – воскликнула Сентябрь.
– Не бойся, маленькая. Это не больно. Моя госпожа говорила: отдай часть себя, и она вернется к тебе новее новой. Так и происходит с моими пальцами, когда купальщики покидают меня.
Сентябрь пыталась заглянуть внутрь себя, чтобы проверить, сверкает ли уже ее мужество. Большой разницы она не заметила, если не считать удовольствия от приятной ванны и чистой кожи. Разве что стала немного полегче на подъем, но и в этом она не была уверена.
– Следующая ванна! – воскликнула Алкали, все еще покрытая золотистой пеной, и перенесла ее из дубовой бочки в неглубокую наклонную бронзовую ванну, в каких обычно сидят благородные дамы в кинофильмах. Сентябрь любила кино, хотя и не часто могла его себе позволить. В глубине души она считала, что ее мама прекраснее всех этих женщин с экрана.
В бронзовой ванне вода мерцала холодной зеленью, благоухала мятой и ночным лесом, а еще сладкими пирожными, горячим чаем и очень холодным светом звезд.
– Это чтобы отмыть твои желания, Сентябрь, – сказала Алкали, со смачным хрустом отламывая еще один собственный палец. – Желания из прежней жизни увядают и скручиваются как осенняя листва, если не заменять их новыми, когда мир уже изменился. А мир меняется постоянно. Желания становятся скользкими, их краски тускнеют, и скоро их невозможно отличить от окружающей грязи, поскольку это уже не желания, а сожаления. Беда в том, что никто не может сказать, когда пора мыть желания. Даже здесь, в Волшебной Стране, вдали от родного дома, не так-то просто помнить, что необходимо улавливать изменения вокруг и меняться вместе с ними.