Девочки
Шрифт:
— Мне надо вырваться из этого дома, — сказал он.
Однако ты сочувствовал ему не больше, чем доктор, назначающий лечение пациенту, который сотворил какую-то глупость, пациенту, который не выключил газонокосилку, ремонтируя ее, «просто чтобы видеть, в чем проблема». Ты знаешь, что ему нужно, и ты даешь ему это, но это не требует от тебя размышлений. Ты руководствуешься книгой, перечитанной тобой много раз. Для тебя данный случай — просто вопрос терпеливого прохождения необходимых шагов. Следовательно, ты сделаешь все, что в твоих силах, а выздороветь до конца ему поможет только время.
Ресторан очень дорогой, из тех, что он никогда не смог бы позволить себе сам. Тихое место с итальянской кухней, высеченное в подвале, словно бомбоубежище. Трехсотфунтовые мужчины в костюмах для бега и золотых цепях приходят и уходят. Но здесь — самая лучшая итальянская кухня в стране. Эго подходящее место для постановки диагноза, подходящее место для того, чтобы задать ему те вопросы, в которых он нуждается, подходящее место качать головой, поглощать свой ризотто и не говорить лишнего.
Он рассказывает, что никогда ей не изменял (нет, он никогда этого не делал, насколько тебе известно — нет, но как насчет того раза, когда шесть месяцев назад он позвонил тебе и рассказал о той девушке в спортклубе, той, что носила только шорты из лайкры и спортивный лифчик, той, с изящным гвоздиком в ноздре, той, что разговаривала с ним при каждой встрече, предоставляла ему прекрасные возможности пригласить ее куда-нибудь, говоря, что в выходные ей нечего делать, той, с красивым телом, той, которой по его словам «не больше девятнадцати-двадцати», той, которой он старательно избегал говорить, что женат, той, которая «заводила его безумно», той, по поводу которой ты не мог дать ему никакого совета, той, о которой он сказал: «Жизнь коротка. Делай то, чего тебе реально хочется». Как насчет нее?), он рассказывает, что никогда не изменял ей, что хранил ей верность, лишь бы доставить ей удовольствие, но ее ненадежность становилась от этого только сильнее. Как поначалу он, например, учился тому, чтобы не бросать на нее косые взгляды, когда краем глаза замечал на ней блестящий, здоровый, светлый волос. Как под конец, если он первым оказывался дома, ему приходилось неистово, в панике, драить полы, поскольку она могла прийти домой и накричать на него, что он нарочно наследил, зная, что она этого не выносит.
Он смущается, когда говорит это вслух, когда видит выражение твоего лица.
— Вслух звучит нелепо, не правда ли? Я могу привыкнуть ко всему, я так считаю, все может стать на свои места, — говорит он. Делает глоток «Шато Лафит». — Воистину прекрасное вино!
Он рассказывает тебе про колбасу. О том, как она кинула в него колбасу в супермаркете всего пару недель назад, потому что та содержала — среди пятидесяти других компонентов — телятину. А она ненавидела телятину, была против нее, и она решила, что ему было наплевать на нее, когда он клал колбасу в корзину, тогда как на самом деле он взял ее специально, потому что колбаса была греческая, а она любила греческие деликатесы.
— Она всегда была такой. Всегда подозревала самое худшее. Не знаю только, почему.
Но последней каплей стала собака. Он рассказывает тебе, как совсем недавно, два месяца назад, они завели собаку, как они молча взаимно согласились, что это будет отчаянной попыткой сохранить отношения, что это даст им какую-то общую заботу. Ты не говоришь ему, что даже ты понимаешь, насколько это была плохая идея, не спрашиваешь, почему он сам этого не понимал, не спрашиваешь, какого черта он не подумал, что кроме ответственности за собаку ничего общего у них не будет — а ты мог бы сказать, что для этого и собака не нужна. Сейчас ничего подобного слышать ему не нужно. Вместо этого ты думаешь — слава богу, что это был не ребенок. Ты думаешь об этом потому, что уже слышал такое раньше.
Итак, он начинает тебе рассказывать о том, что тебе уже известно. О том, как когда они оба приходили домой, никто из них не хотел идти гулять с этой проклятой собакой. О том, как они оба чувствовали, что их собственная усталость гораздо более обоснована, чем усталость другого. О том, как каждый вечер они орали друг на друга, споря, кому спускаться вниз с собакой и десять минут гулять с ней вокруг квартала. О том, как они в итоге подсчитывали на бумаге, кто сколько раз гулял с ней. О том, как иногда из упрямства они сидели и игнорировали друг друга, игнорировали скулящую собаку до тех пор, пока она не мочилась в углу, что, конечно же, означало новый раунд упреков.
Приносят десерт. Он здесь особенно хорош, просто великолепен. Он ему нравится.
— Боже мой, никогда не ел такого zabliogne! Это как… как… как…
Он писатель, твой друг.
— Как настоящий хороший zabliogne? — спрашиваешь ты.
Он смеется:
— Да, именно так.
А затем, позже, он говорит:
— Я не уверен, что хочу куда-нибудь идти.
И ты отвечаешь:
— Прекрасно, я тоже не хочу идти, если ты не хочешь.
А он:
— Хорошо, я пойду, если ты хочешь пойти, не надо отказываться только из-за меня.
А ты:
— Я не собираюсь идти, если ты не хочешь, но девять из десяти, что это будет сейчас лучшим решением, хотя это работает не для всех. Есть определенный риск. Феликс — ты ведь знаешь Феликса? — так вот, когда Феликс развелся, сидение на месте лишь разозлило его.
И он, наконец, говорит:
— Ладно, прекрасно, давай сходим, но только на часок или около того. Не уверен, что хочу танцевать или что-нибудь в этом роде.
И затем остаток пути он тихо смотрит в окно. И поэтому до самого стрип-клуба ты размышляешь о том, забрала ли она с собой свадебные подарки, когда уходила, о том, увидишь ли ты ее когда-нибудь снова, эту женщину, которую ты тоже впустил в свою жизнь, женщину, с которой ты пытался сдружиться, хотя она была занудой, хотя она не пыталась дружить с тобой, хотя ты знал — да, знал, — что рано или поздно она уйдет, хотя она говорила твоему другу, что ей не нравятся его друзья, что он проводит с ними слишком много времени, хотя из-за нее твой друг виделся с тобой все реже и реже, отчуждаясь от тебя и других ваших друзей, хотя ты собирался стать единственным героем, пригласив его через два года на обед и пожав ему руку, раз уж они, наконец, поняли для себя то, что ты мог сказать им два года назад, когда твой друг так решительно забросил охмурять школьниц, что всегда было в его духе. Женщину, которую ты впустил в свою жизнь, потому что твой друг сказал, что влюблен в нее.
Да и какая разница, если она тебе даже нравится? Какая разница, если она хороша собой и прилагает усилия к тому, чтобы ладить с тобой, начинает звонить тебе и рассказывать, что делают твои друзья, куда каждый из них собирается пойти вечером (место выбирает она, тебе там не особо нравится, там не очень хорошая еда или девочки, но пойдут туда, потому что все это не имеет никакого значения, пока все собираются вместе, пока пойти туда означает, что твой друг — ее вторая половина — может по-прежнему оставаться в компании), начинает говорить вещи типа: «Знаешь, на следующей неделе день рождения такого-то, надо бы что-нибудь придумать для него», хотя ты придумывал что-нибудь надень рождения такого-то еще в то время, когда она ходила в начальную школу. Какая разница? Тебе просто надо сделать выбор, когда они расстанутся. И хотя ты в любом случае выберешь своего друга, время от времени у тебя будет возникать желание позвонить этой девушке и пригласить ее на свою вечеринку, ведь она была действительно хорошей компанией, она веселила всех, а затем ты слегка разозлишься на своего друга за то, что он изначально трахал ее, вместо того чтобы просто остаться с ней друзьями. Но ты никогда не скажешь ничего такого, потому что все это, как-никак, лишь легкое раздражение, мысли, которые будут крутиться в голове, пока ты едешь через город, ничего более. Потому что по сравнению с тем, что чувствовал и чувствует сейчас твой друг, по сравнению с тем, что чувствовала и чувствует сейчас она, все это ерунда.
И вот ты снова в стрип-клубе. Кажется, ты не в состоянии их избежать. В любой точке мира ты оказываешься в стрип-клубе. Но сейчас это не бизнес и не удовольствие. Это терапия.
Когда вы приезжаете, там полным ходом идет холостяцкая вечеринка. Молодые парни, крупные, возможно, только-только закончившие колледж, где все они жили в таких же братских отношениях. Когда кто-то протискивается к ним мимо тебя, они громко друг друга приветствуют, кричат что-нибудь вроде «Соня!», «Би Джи!» и «Вот чертяка!». Сжимают друг друга в крепких объятиях. А когда они усаживаются, то держатся подальше от кресел у края сцены, где пришлось бы платить танцовщице. Когда ты проходишь рядом с ними, то легко можешь определить среди них жениха. Пока его друзья хвастают друг перед другом, пока тот, кто сейчас живет в Нью-Йорке, болтает с тем, кто сейчас живет в Сан-Франциско, пока они увлечены разговорами, он просто смотрит на девочек и потягивает пиво, которое ему покупают друзья.