Девственная земля
Шрифт:
В житейском плане вечер был не менее примечателен — на ужин нам подали картофель с молоком. Очевидно, лишь мои соотечественники поймут тот гастрономический экстаз, в который впадает при виде картофеля ирландка, две недели прожившая на одном рисе. Мингмар тоже затрепетал от восторга: хоть он и поглощает рис в большом количестве, дома картофель — один из главных продуктов питания шерпов. Мингмар с удовольствием съел картофель и очень расстроился, когда я отказалась от третьей порции. Это селение из четырех домов — настоящий рай для проголодавшихся путешественников; нам удалось также купить пять яиц, которые мы сварим вкрутую и прихватим с собой, так как запасы риса и сардин уже иссякают.
Я согласна, что это — всего лишь
Как ни странно, первым сегодня устал Мингмар, утомленный вчерашним марафоном. Утром мы прошли десять миль главным образом под гору и часто останавливались. Однако из нескольких неизбежных подъемов он сделал целое событие и, когда мы прибыли сюда в половине третьего, заявил, что ранний привал был бы полезен для меня (!). Похоже, вчера вечером он переусердствовал с чангом, презрев наш жестокий опыт в Шаблунге.
Покинув Ликарку в половине седьмого утра, мы вскоре перевалили через крутой лесистый хребет, резко уходящий вверх сразу за селением. Красивейшая долина скрылась из виду. Через час я впервые увидела стадо дзо и была несколько разочарована, так как они похожи на коров с очень мохнатыми хвостами. Их охраняли два огромных свирепых тибетских мастифа, которые исходили пеной, пока я фотографировала стадо. Мингмар говорит, что этих собак натаскивают на людей. Днем их обычно привязывают к деревянному столбу короткой тяжелой цепью за ошейник с позвякивающими железными колокольчиками, а на ночь спускают с цепи, и они становятся опаснее диких животных. Я знала несколько тибетцев, лица которых были страшно обезображены укусами этих чудовищ. Проходя мимо стада, охраняемого непривязанной собакой, я отчаянно трусила, но эту разъяренную бестию удержали двое маленьких ребятишек. Обхватив ее за шею ручонками, они приказали собаке сидеть смирно. Я никак не ожидала, что пес послушается, но он немедленно успокоился и завилял хвостом. Когда мы оказались рядом с ним, он даже не взглянул в нашу сторону. По дороге мы встретили молодого парня, который возвращался в Ликарку после своего первого торгового похода в Катманду. Он продал шерсть и получил за нее банкноту в сто рупий, но не совсем понимал, много это или мало, так как был неграмотен и никогда ранее не имел дела с большими деньгами. Парень показал нам деньги. Мингмар объяснил ему, что здесь такая крупная купюра будет мертвым грузом, и я разменяла ее двадцатью бумажками по пять рупий, чем привела парня в восторг. Конечно, отцу будет приятнее получить двадцать бумажек, чем одну! Потом он показал нам то, что когда-то было хорошими швейцарскими часами; их продали ему в Катманду за пятьдесят (он не уверен) рупий, но они все еще ходили, правда, минутная стрелка накануне отлетела, несомненно, из-за слишком энергичных манипуляций с пружиной завода (парень, конечно, не имел представления, как узнавать время по часам). Я ему посоветовала оставить их в покое до следующей поездки в Катманду, но Мингмар предложил ему обменяться часами, и они долго торговались. Часы Мингмара были не только целее, но и лучше, однако у шерпов настолько сильна торговая жилка, что для них даже невыгодная сделка предпочтительнее, чем ее отсутствие. В конце концов Мингмар взял сломанные часы и двадцать пять рупий в обмен на свою «Омегу».
Через полчаса мы вновь остановились у так называемой «сыроварни». Они часто встречаются в этом районе, где небольшие стада дзо пасутся под присмотром жизнерадостных пастушек, которые знают секрет приготовления тибетского сыра и масла. Мне так хотелось привезти домой кусок сыра, ведь такое надо видеть собственными глазами. Сыр тверже любого камня, кроме, пожалуй, гранита, и говорят, что он съедобен даже через три столетия после приготовления, если можешь грызть гранит.
«Сыроварня» — небольшая хижина из бамбуковых циновок на поросшем травой склоне, окруженном лесом. Здесь мы с наслаждением выпили сыворотки и съели по тарелке пахтанья, приятно пахнущего дымком от костра. Рядом стояли несколько телят дзо, совершенно меня покоривших. В этом возрасте они — совсем как родители — густо обрастают шерстью и похожи на мохнатые игрушки с огромными трогательными глазами и страстью облизывать все и вся.
Мингмар останавливался у каждой «сыроварни» и спрашивал, нет ли масла на продажу. Год назад у него умерла мать, и в годовщину он хочет приготовить торма и зажечь лампады. Его отец, торговец, имел двух жен: одна жила в Намче-Базаре, другая — в Лхасе. Когда отец умер,
Очевидно, к своей сестре Лхамо Мингмар очень привязан: он всегда говорит о ней с любовью и гордостью, не уставая повторять, какая она умная, деловая женщина и как ему хочется с ней повидаться после годовой разлуки. В следующем месяце из Лхасы она заедет в Катманду по дороге в Калькутту. Действительно, шерпы любят путешествовать, и, похоже, для этого им не требуется никаких паспортов. Они свободно передвигаются между Тибетом, Непалом и Индией. Конечно, из Катманду в Калькутту Лхамо теперь летает самолетом, а по Тибету, насколько я знаю, путешествует на грузовике. У нее два мужа — один присматривает за семейной фермой около Намче-Базара, другой живет в Катманду со второй женой, которая утешает его, пока деловая Лхамо занимается международным бизнесом. Неудивительно, что родственные связи шерпов не так-то просто проследить!
Наша последняя и самая продолжительная задержка произошла в середине дня, когда мы остановились у каменной хижины на краю утеса, чтобы посмотреть на религиозную церемонию. Издалека мы услышали волшебные звуки барабана, колокольчика, цимбал и раковины. Музыка нагоняла на меня тоску по лагерю в Покхаре и здесь, на природе, звучала еще более трогательно. Я пыталась выяснить суть церемонии, но, если Мингмар и знал, он явно не хотел обсуждать этого с иностранкой, и я прекратила расспросы и вознаградила себя четырьмя деревянными чашками самого лучшего чанга, какой мне только доводилось пробовать.
Пожилой лама, руководивший церемонией, был одет в черное одеяние, а не в темно-красное, как принято, а его помощник, молодой монах, носил мирскую одежду. Оба сидели на земле, скрестив ноги, спиной к стене хижины. На низком деревянном столике перед ламой лежал буддийский канон. В правой руке он держал колокольчик, в левой — дордже, который часто откладывал, чтобы в очередной раз приложиться к чангу. В отличие от более ортодоксальных лам, он предпочитает этот напиток чаю с маслом. У стены стояло изображение Будды с обычными торма и масляными лампадами перед ним, рядом висел барабан, в который высокий стройный юноша, одетый в нечто вроде юбки, бил в такт молитвенным песнопениям. Около тридцати человек полукругом сидели рядом. Они смеялись, болтали, пили чанг и ели холодный, нарезанный ломтиками вареный картофель. Атмосфера была веселой и дружеской. Нам оказали самый радушный прием. Мы провели там более получаса и, расставаясь, сделали ламе подношения.
Оказывается, молодая мать в семье шерпов, у которых мы сегодня остановились, проработала три года на строительстве дороги в Ассаме. Мингмар говорит, что местные жители часто ездят на заработки в Индию. Там они вместе с тибетскими беженцами работают в дорожных бригадах. Скопив столько денег, сколько за всю жизнь им не заработать в Непале, они по дороге домой занимаются торговыми сделками в Калимлонге. Я пыталась выяснить, принимают ли их в бригады официально, как непальских граждан, или им приходится маскироваться под тибетских беженцев. Однако мой вопрос был расценен как неделикатное любопытство, поэтому я прекратила расспросы.
Сегодня вечером Мингмар наконец разобрался, где мы находимся, и заверил, что 24 ноября к полудню мы уже будем дома. Дорога до Катманду ему знакома, чему я весьма огорчилась: как хорошо было блуждать по горам!
Это самый убогий ночлег за все наше путешествие. Здесь еще неуютнее, чем в лачуге у гомпы. В маленькой комнатке нет окон, и сейчас, с наступлением темноты, тут собрались: семья из шести человек, вол, козы, семь кур, петух, Мингмар и я. Мы снова на высоте более девяти тысяч футов. Ночью очень холодно, поэтому хозяева закрыли дверь, не давая возможности клубам древесного дыма выйти из комнаты. Дым вызывает у меня приступ неуемного кашля и мучительно ест глаза. Зато хозяева — веселые, добрые таманги — исключительно милы. Их страстное желание создать мне хоть какие-то удобства особенно трогательно на фоне безысходной нищеты.