Девушка и Ворон

В эти ночи, говорят, волшебство от людей прячется, а выходит на землю злое колдовство, не стыдясь, открывает свой мерзкий лик. Ясные звезды прячутся за хмурыми тучами. Гасят огонь жар-птицы, Царевна-Лебедь исчезает в небесах, а сестрица-Криница уходит глубоко под воду — не хотят, чтобы люди думали, будто и они к злу причастны. Отчего так повелось? Сейчас никто и не скажет. Но сколько бы ни прошло времени, а охотников до темных тайн не перевелось. Сколько человеку ни дано, а он все

Апрельский вечер. Холодный — стужа за окнами.

А в доме тепло, даже душно. Полумрак, сияние свечей. Яркие мундиры. Модные фраки и сюртуки. Табачный дым. Общество исключительно мужское, а потому то и дело раздается сочный звук откупориваемой бутылки, звон бокалов с шампанским, взрывы смеха. Зеленое сукно — за карточным столом идет крупная игра.

— Воронов! — возмущенно крикнул юный Миша Сокольский, краснощекий и кудрявый как девица. — Вы передернули, я видел!

Вокруг взволнованно зашумели, кто-то шепнул со злорадным смешком: «Налетел соколенок на ворона — вот только клювик обломает…»

Красавец лет двадцати пяти, одетый франтом — черный фрак безупречного кроя, в темном атласе небрежно повязанного галстука поблескивает бриллиантовая булавка, и бровью не повел в ответ на выпад Сокольского. Он сказал спокойно:

— Мой юный друг. Передерни я — и уж кто-то, а вы бы точно не заметили.

Смешки усилились, а Миша покраснел еще сильнее.

— Все знают, что вы…

Тут уж темные глаза Воронова мрачно сверкнули.

— Договаривайте…

Кто-то положил руку Мише на плечо, но, все сильнее распаляясь, он ее стряхнул.

— Вы, сударь, шулер!

— Ах вот как. Так зачем же вы сели со мной играть?

— Что творит… — заговорили вокруг. Один из офицеров шепнул Сокольскому:

— Ты перебрал, дружище. Это ж Черный Ворон… смерти ищешь — так лучше пойди да застрелись. Скажи ты ему, Измайлов!

Измайлов — белокурый, приятный на лицо человек средних лет, один из самых трезвых в этой компании, не считая Воронова, только хмурился и ничего не говорил. Мишу он знал давно и понимал, что тут уже ничего не поделаешь.

— Я жду извинений, — холодно заявил Воронов.

Мишенька, и впрямь захмелевший, никого и ничего не слушал.

— Я не намерен извиняться перед вами!

У Измайлова вместе с тревогой на лице появилось выражение почти что брезгливости. Ему казалось, что все собравшиеся здесь прожигатели жизни до смерти боятся Федора Воронова по прозванию Черный Ворон, уже давно изгнанного из приличного общества обеих столиц. Сам он не понимал, как вообще его, Алексея Никитича Измайлова, уважаемого вдовца и примерного отца девицы на выданье, занесло сюда, на холостяцкую пирушку. Хотя, чего там, за компанию все с тем же Мишенькой, который, недавно приехав в Москву, остановился погостить в его доме…

Воронов демонстративно зевнул, прикрывая рот рукой в белой перчатке.

— Ладно, ребята, развлеклись, пора и честь знать. У меня дела. Ах да, Сокольский. Завтра я пришлю к вам секундантов.

Миша едва не дрожал от гнева. Алексей Измайлов вывел его из дома под руку на тускло освещенную масляным фонарем улицу — в тишину и холод.

— И что теперь? — спросил он. — Что ты, дружище, наделал?

Стылый воздух привел юношу в чувство, и он, наконец, начал понимать опасность положения, в которое сам себя поставил.

О Федоре Воронове действительно шла дурная слава. За карточным столом он невесть как выигрывал огромные деньги, тут же их проматывал, и вновь ему улыбалась удача… Но никто никогда не ловил его за руку. Боялись, или он и правда умел не попадаться… Между тем бросить вот так в лицо обвинение в шулерстве — оскорбление не шуточное. А Воронов был знаменит не столько как счастливый картежник, сколько отчаянный, неумолимый и очень искусный дуэлянт. Болтали даже, что порой он нарочно набивался на ссору, чтобы отправить противника на тот свет из мести или за чье-то тайное вознаграждение. И вот с этаким-то человеком теперь предстоит драться…

— Я… он нечестно играл… передергивал, — пробормотал несчастный Миша.

— Ты уверен? Или тебе показалось, потому что у Воронова репутация прохвоста?

Сокольский молчал.

— Эх… наворотил ты… Я, конечно, буду твоим секундантом… Посмотрим, может, все еще и обойдется.

Они сели в извозчичью карету, Измайлов назвал адрес — он жил на самой окраине Москвы, дальше которой шла уже Лебяжья роща.

Федор Воронов тоже вскоре вышел, пройдя немного, огляделся по сторонам… и исчез. А с места, где он стоял, взмыл в воздух ворон и полетел по своим делам, поднимаясь все выше над Москвой.

— Осторожней, барышня. Вроде кто-то стукнул чем…

— Ничего, сюда не войдут. А если и войдут — что же, мне к папеньке зайти уже нельзя?

— Наябедничают…

— Сболтну чего-нибудь.

— Грех отца обманывать.

— Да сама знаю… Так… кажется где-то здесь.

В отцовском рабочем кабинете, слабо освещенном из окна лунным светом, Лиза Измайлова едва ли не наугад исследовала старый письменный стол с множеством ящиков и ящичков. Наконец нащупала в одном из них замочную скважину.

— Булавку подай!

— Барышня…

— Тая? Что? Это ж не иголка…

— Разница невелика.

— Ладно, где она у тебя?

— Вот тут, в подушечку воткнута.

— Давай сюда… я сама выну. Ну вот так… и так!

Замочек в ящике щелкнул, и Лиза поспешно его выдвинула. Потом запустила руку поглубже, нажала потайную пружинку…

— Ага, вот он!

— Дивлюсь я на вас, Лизавета Алексеевна. Яшка вас этим цыганским штукам научил?

— А то кто же… Держи шкатулку. Скоро вернем. А вообще-то ничего плохого я тут не вижу. Это мое наследство, а папеньке женские украшения зачем?