Девушка, которая застряла в паутине.
Шрифт:
Его, пожалуй, едва ли признали бы аутистом – таким, как Августа. Но сегодня на него наверняка навесили бы ярлык больного синдромом Аспергера, и хорошо бы это было или плохо, не так уж важно. Главное, что они с Ханной полагали, что раннее диагностирование у Августа им поможет. Тем не менее почти ничего не произошло, и только теперь, когда сыну уже исполнилось восемь лет, Франс впервые осознал, что тот обладает особым талантом, связанным с ощущением трехмерности пространства и математикой. Почему же Ханна и Лассе ничего такого не заподозрили?
Лассе, конечно, засранец, но бывшая в основе своей человек хороший и восприимчивый. Франсу никогда не забыть их первой встречи. Она произошла
Он не мог понять, что в нем нашла такая женщина, как Ханна, в то время находившаяся – как он вскоре узнал – на вершине своей карьеры. Но она соблазнила его – и в ту ночь занималась с ним любовью так, как ни одна женщина до нее. Далее последовало, вероятно, самое счастливое время в жизни Франса, и тем не менее… бинарные коды взяли верх над любовью.
Он погубил их брак работой, и все покатилось под гору. Его место занял Лассе Вестман, Ханна поникла, и Август, вероятно, тоже, и Франсу следовало бы прийти от этого в ярость. Но он знал, что всему виной сам. Откупился, получив свободу, и наплевал на сына – и, возможно, на суде, рассматривавшем дело об опеке, правильно сказали, что он предпочел собственному ребенку мечту об искусственной жизни. Каким же кретином он был!
Бальдер достал ноутбук и принялся искать в «Гугле» более подробную информацию об одаренности савантов. Он уже заказал ряд книг, в частности, важнейшую публикацию по данной теме – книгу профессора Даролда Трефферта «Острова гениальности». Собрался по привычке изучить все, что доступно. Ни один проклятый психолог или педагог не сможет лучше его разобраться в том, что сейчас требуется Августу, и давать ему советы – он будет знать намного больше любого из них.
Продолжив поиски, Франс на этот раз заинтересовался рассказом о девочке-аутистке Надии. Ее судьба описывалась в книге Лорны Селфе «Надия. Необыкновенные способности к рисованию у ребенка-аутиста» и у Оливера Сакса в книге «Человек, который принял жену за шляпу», и Бальдер принялся с восхищением читать. Надия, в точности как Август, казалась при рождении совершенно здоровой, но потом родители стали постепенно понимать, что что-то не так.
Девочка никак не начинала говорить. Не смотрела людям в глаза. Не любила телесного контакта и не реагировала на улыбки и предложения матери. В основном вела себя тихо и необщительно и навязчиво разрез'aла бумагу на невероятно узкие полоски. В шесть лет она по-прежнему еще не произносила ни слова.
Тем не менее Надия рисовала, как Леонардо да Винчи. Уже в три года она без всякого предупреждения стала рисовать лошадей и, в отличие от других детей, начинала не с формы, не с целого, а с какой-нибудь маленькой детали – с копыта, сапога всадника или с хвоста – и, самое удивительное из всего, рисовала она быстро. С невероятной скоростью соединяла части – одну отсюда, другую оттуда – в идеальное целое, в галопирующую или идущую шагом лошадь. По собственным попыткам в подростковые годы Франс знал, что нет ничего сложнее, чем нарисовать животное в движении. Как ни старайся, получается неестественно и скованно. Чтобы добиться легкости в изображении прыжка, требуется мастер.
Надия была мастером уже в три года. Лошади получались у нее, как идеальные фотографии, сделанные легкой рукой, что явно не являлось следствием
Если мы видим футбольный мяч или что угодно другое, то не сразу понимаем, что перед нами трехмерный объект. Напротив, мозг молниеносно выхватывает ряд деталей, падающие тени и разницу в глубине и нюансах и, исходя из них, делает выводы о форме. Мы этого не осознаем. Однако нам требуется некий анализ для понимания такой простой вещи, что перед нами мяч, а не круг.
Мозг сам создает окончательную форму, после чего мы уже не видим всех деталей, которые уловили поначалу. Лес, так сказать, заслоняет нам деревья. Но Митчелл и Снайдер додумались до того, что если бы нам удалось вызвать из мозга первоначальный образ, мы рассматривали бы мир совершенно по-новому и, возможно, смогли бы легче его воссоздавать, в точности как это делала Надия, – без малейшего напряжения.
Иными словами, идея заключалась в том, что девочка эта как раз имела доступ к исходному образу, к изначальному материалу мозга. Она видела множество деталей и теней до того, как те подвергались обработке, и поэтому, в частности, всегда начинала с отдельных частей – с копыта или морды, – а не с целого, поскольку целое, в нашем понимании, еще не было создано. Хоть Франс Бальдер и видел в этой теории кое-какие проблемы или, по крайней мере, задался, как всегда, рядом критических вопросов, сама мысль ему понравилась.
В своей научной работе он во многих отношениях всегда искал именно такой исходный способ рассмотрения – подход, не принимавший вещи, как данные, а ведущий дальше лежащего на поверхности, к мелким деталям. Тема все больше захватывала Франса, и он читал с нараставшим восхищением, пока не содрогнулся. Он даже громко выругался – и с некоторой тревогой посмотрел на сына. Впрочем, вздрогнуть Франса заставило не что-либо из этих научных открытий, а описания первого года Надии в школе.
Ее поместили в класс для детей-аутистов, где обучение в основном заключалось в попытках заставить ее начать говорить, и девочка делала успехи. Слова появлялись одно за другим. Но цена оказалась высокой. В результате того, что она заговорила, исчезла ее гениальность в работе с мелками, и, по словам писательницы Лорны Селфе, один язык, вероятно, заменился другим. Из гениального художника Надия превратилась в обычную девочку-аутиста с сильным отставанием в развитии. Конечно, она немного говорила, но полностью утратила то, что изумляло мир. Стоило ли это того? Ради возможности выговаривать несколько слов?
«Нет!» – хотелось выкрикнуть Франсу – вероятно, еще и потому, что он сам всегда был готов заплатить любую цену, чтобы только стать гением в своей области. Лучше быть человеком, не способным поддержать ни единого разумного диалога во время беседы за ужином, чем посредственностью. Что угодно, только не заурядность! Такой ориентир он ставил себе всю жизнь, но тем не менее… Бальдер был не настолько глуп, чтобы не понимать: его собственные элитарные принципы необязательно являлись здесь хорошим руководством к действию. Может, несколько потрясающих рисунков – ничто по сравнению с возможностью самому попросить стакан молока или перекинуться несколькими словами с приятелем или отцом, откуда ему знать?