Девушка с приданым
Шрифт:
– Не будь полной дурой, Дорри.
– Даже если он вручит мне поднос, полный золотых соверенов, я скажу ему: «Вали отсюда, одноногий урод!» А потом я плюну ему прямо в бесстыжие его зенки! Он никогда не вернет себе Кейт Ханниген… никогда. А знаете почему? Она мертва, как дверной гвоздь!
– Мертва?!
– Да, мертва. Вы думаете, я пьяна? Думаете, во мне говорит джин? Но у меня голова свежая, как никогда… Она мертва. Если бы она была жива, то вернулась бы к своему чертову доктору. Но она мертва, жарится сейчас в аду, где ей и место.
Один из мальчишек, что тащились за Дорри Кларк, вдруг крикнул:
–
Он слегка тронул ближайшую к нему женщину за локоть и указал другой рукой на трамвай, остановившийся на противоположной стороне широкой улицы.
– Боже мой! Вот неожиданность!
Дорри Кларк часто заморгала подернутыми туманом опьянения глазами. Ее нижняя челюсть отвисла и непроизвольно задвигалась туда-сюда. Высокая женщина в сопровождении девочки прошла мимо них. Старуха медленно сползла по стене на мостовую.
Возвращение
Энни лежала, ожидая, когда зазвенит будильник. Уже несколько дней подряд она просыпалась задолго до его звонка и лежала в постели, вспоминая север и Роузи Маллен… Утром на прошлое Рождество они с подругой ходили в Джероу собирать дрова. Ночью тогда был сильный прилив, а когда он отступил, на берегу осталось лежать много разных деревянных обломков, не говоря уже о другом мусоре, вроде кочанов гнилой капусты. Тогда они вдоволь повеселились. Вдруг девочке показалось, что ей в нос ударила жуткая вонь гнилой капусты… Наверняка показалось. Кейт часто убирала и мыла полы, но в доме вечно стоял неприятный кисловатый запах гниющей капусты.
Энни успела забыть лицо Роузи Маллен. Она помнила коренастую фигуру подруги, а вот лицо… лицо забыла. Встретятся ли они еще? Энни скучала по своей подруге и по всему тому, что окружало ее в прежней жизни. Она вспоминала доки, отмели на берегу реки, район Пятнадцати улиц, церковь на Боро-роуд и детей, с которыми играла. Дети в городе святого Леонарда совсем не походили на детей, живущих на севере. Они разговаривали со странным акцентом, играли в незнакомые Энни игры, а те, кого считали бедными, были на бедных совсем не похожи. Одна девочка провела ее по старой части Гастингса, который находился от Сент-Леонардса примерно в таком же удалении, как Тайн-Док от Шилдса. Там она показала Энни местные трущобы. Это были вполне приличные дома, старые, но опрятные. Некоторые она сочла даже красивыми. Энни не верилось, что живущие в них люди могут быть бедными; по крайней мере, их бедность не имела никакого отношения к бедности, которую она знала дома, на севере. Ей хотелось поговорить с Кейт об этом, но при упоминании о севере ее мать всякий раз переводила разговор на другую тему.
На прошлой неделе, когда у Кейт выдался свободный вечер, они вместе стояли на набережной и смотрели, как лунный свет сверкает серебром на воде.
– Как красиво! – сказала тогда Кейт.
– Помнишь свечение, которое ночью поднималось над Джероу из труб доменных печей? – спросила Энни.
Мать ничего не ответила, и остаток прогулки они промолчали, а ночью девочка слышала, как Кейт плакала в подушку. Она часто тихо плакала по ночам, а Энни лежала и делала вид, что спит. Слезы матери воздвигали барьер из душевной боли, и Энни не имела сил его преодолеть.
В Лондоне они спали в отвратительном полуподвале дома, в котором работала
Ее новая хозяйка мисс Паттерсон-Кэри любила рассказывать прислуге о своих вещах. Все они принадлежали еще ее матери и бабушке. Мисс Паттерсон-Кэри говорила, что если бы они узнали, что ей приходится пускать к себе квартирантов, чтобы свести концы с концами, они бы перевернулись в своих могилах. Хозяйка рассказывала, что, когда она была еще маленькой, их семья жила в доме, стоящем на Трафальгарской площади в Лондоне. У них было восемь человек прислуги. Отец занимался железнодорожными перевозками. Но эти времена давно поросли быльем. Теперь мисс Паттерсон-Кэри вынуждена была довольствоваться куда более скромным домом, который, однако, имел претенциозное название «Прекрасный вид на море». Энни находила это забавным, так как единственное место, с которого можно было разглядеть далекую морскую гладь, являлось чердачным оконцем.
Мисс Паттерсон-Кэри любила рассказывать Энни о своем прошлом великолепии. А вот с Кейт она говорила мало, боясь, что лишняя болтовня отвлечет служанку от выполнения ее прямых обязанностей по уборке дома и обеспечении всем необходимым многочисленных постояльцев, которые, будучи людьми пожилыми, носили на себе много одежды.
Мисс Паттерсон-Кэри не нравилась Энни. Пожилая женщина отличалась скаредным, мелочным характером и показной религиозностью. Она часто навязывала девочке брошюры душеспасительного характера. Все постояльцы в доме читали религиозные брошюры. Мисс Паттерсон-Кэри называла Энни испорченной капризной девчонкой, потому что она предпочитала перелистывать комиксы. Старушка говорила, что комиксы – «нечестивое чтение», а в ее доме нет места ничему нечестивому.
Зимой постояльцев обычно было мало, и мисс Паттерсон-Кэри иногда позволяла себе поздно вечером, пройдя на кухню, завести беседу с Кейт, но разговоры пожилой женщины были в основном о Боге и… воздаянии. Кейт игнорировала проповеди хозяйки, поэтому мисс Паттерсон-Кэри раздражалась и начинала говорить, как трудно найти место, где разрешалось бы держать маленького ребенка при себе.
Будильник звякнул, но Кейт быстро его выключила. Энни поняла, что маме тоже не спится. Кейт поднялась с кровати и, засветив свечу, начала быстро одеваться.
– Кейт! – зашептала девочка. – Можно я пойду с тобой?
– Лучше еще поспи, – ответила мать. – Внизу холодно. Подожди хотя бы, пока я разожгу огонь.
– Я не боюсь холода и не хочу оставаться здесь одна. Лучше я тебе помогу.
– Ладно, – согласилась Кейт. – Только не шуми.
Энни выскочила из кровати и так быстро оделась, что Кейт даже не пришлось ее ждать.
Спускаясь по ничем не застланным деревянным ступеням, ведущим с чердака, Кейт напомнила: