Девушка у обрыва, или записки Ковригина
Шрифт:
Андрей тем временем совсем ожил. Он только был очень бледен после пережитого.
— Пусть он полежит еще немного, — сказал Врач. — Потом отведите его в ту избушку, и пусть он отоспится. А затем его надо как следует накормить. Моя помощь больше не нужна. Сейчас мне предстоит куда более неприятное дело, пойду убивать зайца. Понимаете, я только прицелился — и вдруг ваш вызов…
— А вас-то за что наказали охотой? — спросил я Врача.
— Меня? А разве вы не слыхали об этом ужасном случае в районе Невского? Там умер Человек девяноста шести лет от роду. Не дожил до МИДЖа целых четырнадцать лет! А я — Врач-Профилактор, я отвечаю за длительность жизни Людей в этом районе. Я сам на собрании Врачей потребовал себе наказания.
— А почему вы избрали такое неудобное орудие убийства? — спросил я. — Ведь из ружья легче попасть.
— У меня есть друг — Смотритель Музея Старинных Предметов, он дал мне этот пистолет и научил из него стрелять. Пистолет легче носить.
Врач поднял свое оружие и направился в лес, а мы с Ниной остались возле Андрея. Вскоре он почувствовал себя настолько хорошо, что смог передвигаться. Я навьючил на себя рюкзак, затем мы с Ниной взяли моего друга под руки и речным берегом повели его к озеру, где среди валунов виднелась старинная деревянная избушка в одно окно.
— Постойте! — спохватился я и, быстро вернувшись к месту происшествия, разделся и нырнул в омут, где довольно быстро отыскал рюкзак Андрея.
Вскоре мы добрели до избушки. Она была очень старая. Внутри там были печь, стол, стул, а на полу толстым слоем лежало сено — оно здесь хранилось для зимней подкормки лосей. На чердак вела лестница. Там тоже лежало сено.
— Чур, я на чердаке ночую! — крикнула Нина. — Здесь так уютно.
— О ночлеге думать еще рано, — резонно возразил я. — Прежде всего нам надо обсохнуть и поесть. Ты, Нина, иди на ту сторону избушки и раздевайся там, а мы расположимся по эту сторону.
Вскоре мы с Андреем уже лежали голышом на песке, а наша одежда была расстелена рядом. Я лежал на спине и смотрел на небо. Оно было светло-голубое, даже белесоватое, как всегда в жаркие безоблачные летние дни. Я думал о том, что это легкое, невесомое небо, как бы состоящее из ничего, всегда остается самим собой, а вот на прочной вещественной Земле все меняется.
— Пока ты бегал вытаскивать мой рюкзак, Нина мне рассказала, как все произошло, — прервал мои размышления Андрей. — Мне обязательно надо выучиться плавать…
Я знал, что Андрей благодарен мне, но в наше время выражать благодарность было уже не принято. Ведь если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе.
Из-за избушки послышался смех Нины. Потом она закричала:
— Он бежит к вам, он мой платочек утащил!
— Кто бежит? — крикнул я. — Никого тут нет.
— Ежик! Подошел и платочек унес! Такой хитрый.
Действительно, из-за угла избушки показался еж. На его иглы был наколот платочек. Я взял этот платочек, еж сердито зафыркал.
Вскоре у всех у нас одежда просохла, и мы втроем принялись за еду. Рюкзак Андрея промок, но в нем, к счастью, лежали консервы, а им ничего не сделалось. Хлеб же и дорожная посуда находились в моем рюкзаке. Лесные птицы летали и прыгали возле нас, собирая крошки, которые мы им бросали.
9. ДЕВУШКА У ОБРЫВА
Утром я проснулся поздно, очень хорошо было спать на сене. Когда я открыл глаза, то увидел, что Андрей сидит у окна за столом и что-то пишет. Он почувствовал мой взгляд и обернулся ко мне.
— Ничего, что я взял из твоего рюкзака тетрадь и разнял ее на листы? — спросил он. — В моем рюкзаке была бумага, да она вся промокла.
— Работай, работай, — ответил я. — Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу «Антологии», ты не вздумай делать поверх них свои записи.
— Нет, что ты! — сказал Андрей. — Я пишу на другой стороне.
Я встал и подошел к нему. Весь стол был покрыт исписанными листками [19] .
— Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, — сказал я. — И давно ты встал?
19
Эти листы ныне хранятся в музее Светочева. На их обратной стороне действительно есть записи Матвея Ковригина.
— С рассветом, — ответил Андрей. — Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда.
— Ты уже хорошо себя чувствуешь?
— Физически — не очень. Есть еще какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению.
— Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это — ошибки.
— Нет, теперь — нет. Кажется, на этот раз я поймал черта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю, как я мог до этого додуматься.
— По-моему, тебе надо как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, — осторожно посоветовал я.
— Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? — засмеялся Андрей. — Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение…
— Не буду спорить с тобой, — мягко ответил я. — А Нина все еще спит?
— Нет. Она на озере. Вот она стоит.
Я выглянул из окна. Нина стояла на невысоком песчаном обрыве и смотрела куда-то через озеро, вдаль. Ветер чуть шевелил ее платье. Солнце освещало ее сбоку, и она была очень хорошо видна.
— Девушка у обрыва, — сказал вдруг Андрей. — Как в одном стихотворении.
— Что за стихотворение? — поинтересовался я.
— Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней — лес и утреннее солнце. А она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на нее и думает: «Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я ее буду помнить всегда. Она уйдет в лес, а мне все будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль…»