Девушка в голубом пальто
Шрифт:
– Пожалуйста, отведи меня к Юдит. Мне нужно всего несколько минут. У нее не будет из-за меня неприятностей.
– Пора домой, Ханни. Твоя мама будет волноваться из-за комендантского часа.
У него деловой тон, и он закрывает тему. В конце концов я решаюсь, потому что не вижу выхода. Мириам пропала почти двадцать четыре часа назад. И хотя Олли педант и зануда, он никогда не смог бы стать нацистом и предателем.
– Олли, мне нужно поговорить с Юдит, потому что я ищу одну девушку по имени Мириам. Ей всего пятнадцать. Она ровесница Пии.
Я намеренно упоминаю Пию. Это младшая
– Зачем ты приплетаешь сюда Пию?
Его светлые глаза сверкают. Ладно, пускай злится. Мне приходилось говорить и кое-что похуже, чтобы получить желаемое. Вероятно, я буду так поступать, пока не кончится война. Судя по тому, как у Олли ходят желваки, мои слова сработали.
– Десять минут, – заверяю я. – Мне нужно поговорить с Юдит всего десять минут. В случае необходимости я могу зайти к ней в школу. Но я не думаю, что ей этого хочется. Я делаю доброе дело, Олли. Честное слово.
Он отворачивается и теребит свои белокурые волосы с земляничным оттенком. Когда он снова поворачивается ко мне, его голос звучит немного громче.
– Как жаль, что ты не поступила в университет, Ханнеке. Там можно познакомиться с очень милыми людьми. Я вступил в студенческий обеденный клуб. Там я и встретил Юдит. Мы собираемся пару раз в неделю.
– Когда?
– Следующая встреча завтра.
– Где?
Он не успевает ответить, так как слышится громкий гортанный смешок. Немецкие солдаты. Двое. Я улавливаю, что у них разговор о Рембрандте. Один из них заявляет, что его любимая картина – «Ночная стража». Этому солдату не повезло: когда началась война, хранители забрали «Ночную стражу» из Рейксмузеума. Они скатали полотно и увезли в какой-то замок за городом.
– Рембрандт. – Любитель искусства указывает на статую, затем на нас. – Хорошая художник, – продолжает он на ломаном голландском. – Рембрандт.
Этот солдат немолодой. С ним следует вести себя как дочь, а не флиртовать. Я собираюсь похвалить его вкус, но меня опережает Олли.
– Рембрандт! Один из наших лучших художников, – отвечает он по-немецки. Его голос звучит спокойно, и у него безупречное произношение. – Вы знаете Ван Гога?
Солдат зажимает нос и отмахивается от воображаемого запаха. Таким образом он ясно дает понять, что невысокого мнения о Ван Гоге. Его друг смеется, и Олли тоже смеется.
– Никакого Ван Гога! – шутит он.
Как приятно, когда в кои-то веки не надо беседовать самой! Можно не напрягаться, с притворной бодростью ведя разговор с немецкими солдатами. Через несколько минут Олли обнимает меня за плечи и уводит от статуи.
– Доброй ночи, – прощается он с солдатами, и они весело отвечают.
Покинув площадь, он всю дорогу не произносит ни слова. И я тоже.
Теперь я часто ощущаю вину, порой злость и постоянно страх. Но обычно я не сомневаюсь в себе. Я тщательно выстроила свою новую жизнь так, чтобы наилучшим образом
Олли провожает меня до дома, и я по настоянию мамы допиваю горячий шоколад. И только тогда осознаю, что он так и не сказал мне, где будет проходить встреча студенческого клуба. Но когда я готовлюсь ко сну, то нахожу в кармане пальто салфетку Олли, испачканную шоколадом. На ней записан адрес. Это возле кампуса Муниципального университета Амстердама.
Как я познакомилась с Басом.
Ему было пятнадцать, мне четырнадцать. Я уже видела его в школе. Мне нравились глаза Баса, любопытные, как у котенка, и упрямый локон, падавший на лоб, сколько бы он ни поправлял его. Элсбет на год старше меня, так что она училась в одном классе с ним. Она знала двух его друзей. Однажды, когда мы выходили из здания, друг Баса, который был брюнетом, задал вопрос Элсбет:
– Кого предпочитают девушки? Блондинов или брюнетов?
Элсбет рассмеялась. А поскольку она не собиралась упускать шанс пофлиртовать с обоими мальчиками, то ответила, что ей одинаково нравятся и те, и другие.
– Спроси мою подругу, – посоветовала она. Элсбет всегда старалась, чтобы я не оказывалась обделена вниманием. Это раздражало меня, но в то же время я была ей благодарна. – Спроси Ханнеке.
– Как насчет тебя? Кого предпочитаешь ты? – обратился ко мне блондин.
Я и теперь не знаю, как набралась храбрости. Не обращая внимания на обоих мальчиков, я посмотрела на Баса, сидевшего на скамейке. Солнечный свет падал на его темно-рыжие волосы.
– Мне нравятся рыжие, – ответила я и покраснела.
Как я первый раз поцеловалась с Басом.
Ему было шестнадцать, мне пятнадцать. Это случилось после нашего первого настоящего похода в кино, когда я не взяла с собой «дуэнью» Элсбет. За одну улицу до моего дома я предложила слезть с велосипедов и пойти пешком. При этом я сослалась на чудесную погоду. Однако на самом деле мне хотелось какое-то время побыть с ним наедине – там, где мои родители не могут увидеть нас из окна.
– У тебя что-то в волосах, – сказал он.
Я позволила ему коснуться моих волос, хотя знала, что в них ничего нет. А когда он поцеловал меня, то уронил свой велосипед. Велосипед с грохотом упал на землю, и мы оба засмеялись.
Как я видела Баса в последний раз.
Ему было семнадцать, мне шестнадцать.
Наступил вечер. Мои родители тоже были приглашены на его прощальную вечеринку, но они уже ушли. Мама сказала, что я могу побыть еще один час, так как мы с Элсбет пойдем домой вместе. Мы с Басом без конца целовались в темном углу столовой, пока не кончился мой час. Я никогда не забуду его руку на стекле, когда он смотрел на меня из окна…