Девушка в голубом пальто
Шрифт:
В первый раз мне было страшно, но еще больше я боялась потерять работу. Через какое-то время я наловчилась, и теперь у меня хорошо получается. А еще позже я решила, что занимаюсь благородным делом. Потому что это фашисты навязали нам продовольственные карточки. И если я насмехаюсь над их системой, то также насмехаюсь и над ними. Для меня дорогая ветчина – единственный способ отомстить тем, кто убил Баса. И я цепляюсь даже за этот маленький шанс.
То, чем мы занимаемся, незаконно. Это называется «наживаться на войне». Но господин Крёк небогат, и я, конечно, тоже. Как мне
– Ханни! – Мама давно пытается привлечь мое внимание. – Я спросила, что ты сказала Зеленой полиции.
Она все еще зациклена на этом? Если бы только она знала, сколько солдат я встречаю каждую неделю!
– Я сказала, чтобы он убирался из нашей страны и никогда не возвращался. И предложила, чтобы он засунул луковицы тюльпанов себе в…
– Ханни! – Мама в ужасе прикрывает рукой рот.
Я вздыхаю.
– Мама, я поступила как всегда. Убралась оттуда как можно скорее.
Но мама уже отвлеклась от меня.
– Йохан… – Понизив голос до шепота, она вцепилась в здоровую руку отца. – Йохан, они вернулись. Послушай!
Я тоже прислушиваюсь к крикам на другой стороне улицы. Подбежав к окну, я осторожно выглядываю из-за портьеры.
– Ханни! – предостерегает мама. Но я не отхожу от окна, и она сдается. Три офицера НСД в своих черных формах колотят в дверь, приказывая господину Бирману выйти.
Дверь открывает его жена. У нее так сильно трясутся руки, что это заметно даже на расстоянии.
– Ваш муж должен был на прошлой неделе явиться для депортации, – заявляет офицер постарше. Наша улица узкая, и он говорит так громко, что мне слышно почти все.
– Он… его здесь нет, – отвечает фру Бирман. – Я не знаю, где он. Не видела его несколько дней.
– Фру Бирман!
– Клянусь, я его не видела. Я ходила за покупками, а когда вернулась домой, его не было. Я обыскала весь дом.
– Отойдите, – приказывает офицер. Женщина не подчиняется, и он протискивается мимо нее. Мама подошла к окну и стоит теперь рядом со мной. Она так крепко хватает меня за руку, что ее ногти впиваются в мою кожу через свитер. Пожалуйста, пусть господин Бирман действительно исчезнет, молю я. Пусть бы он действительно сбежал, пока фру Бирман ходила за покупками.
Мама шевелит губами. Наверное, молится, думаю я. Правда, мы теперь больше не молимся. Офицеры снова появляются в дверях. На этот раз они волокут за собой мужчину. Это господин Бирман. У него идет кровь из носа, правый глаз подбит и распух.
– Хорошие новости, фру Бирман, – говорит солдат. – Мы в конце концов нашли вашего мужа.
– Лотта! – кричит господин Бирман, когда его тащат к грузовику.
– Питер! – вопит она.
– Мне бы следовало забрать и вас за компанию, чтобы ему не было скучно, – предлагает офицер. – Но, думаю, не стоит наказывать добрую христианку, которая так глупа, что даже не знает, где ее муж. – Ко мне обращена его спина, так что я не вижу лица. Но я улавливаю в тоне издевку.
– Лотта,
Фру Бирман не плачет. Она только качает головой, словно говоря: Нет, ты не скоро вернешься домой.
Грузовик уезжает, а фру Бирман все стоит на пороге. Я как бы подглядываю, и это нехорошо. Но я не могу отвести глаз. В День Сантаклааса она дарила мне подарки. А когда я заходила в их лавку, позволяла пробовать клубнику, даже если мы не собирались ее покупать.
Мама оттаскивает меня за рукав от окна и ведет к столу.
– Доедай, – холодно говорит она. – Это не наше дело. Мы ничего не можем сделать.
Я стряхиваю ее руку. Мне хочется напомнить маме о Бирманах и об их клубнике. Но она права. Я ничего не могу сделать, чтобы исправить то, что случилось.
Мы заканчиваем ланч в молчании. Мама делает несколько неудачных попыток завести разговор. Еда кажется безвкусной и не лезет в горло. Извинившись, я встаю из-за стола. Я ссылаюсь на то, что должна кое-что сделать до возвращения на работу.
– Только не опаздывай. У тебя хорошая работа, – напоминает мама. Ей нравится моя работа. Ведь в нашем доме только у меня стабильная зарплата. – Ты же не хочешь, чтобы господин Крёк пожалел, что взял тебя к себе.
– Он не пожалеет.
Мне просто нужно немного побыть одной – без моих родителей и без моей работы. Одна минута вдали от всего мира. В спальне я задергиваю шторы и открываю нижний ящик бюро. Затем роюсь в нем и нахожу выцветший дневник, который мне подарили в девятый день рождения. С неделю я аккуратно делала записи о друзьях, которые мне нравились, и учителях, которые были несправедливы ко мне. Потом я забросила дневник на пять лет и вернулась к нему, только когда встретила Баса. Тогда я превратила его в альбом для вырезок.
Вот школьная фотография, которую мне дал Бас. Небрежным тоном он попросил взамен мою. Вот записка, которую он сунул в книгу. В ней говорится, что зеленый свитер подходит к цвету моих глаз. Он подписался буквой Б, и я тогда впервые поняла, что он предпочитает «Бас» «Себастьяну». Это прозвище, взятое из середины его имени. Многие голландские мальчики предпочитают середину имени началу.
Вот билет с нашего похода в кино. Тогда мы впервые смотрели фильм вместе. Я попросила лучшую подругу, Элсбет, пойти с нами. Дело в том, что я опасалась онеметь от смущения в присутствии Баса. Эта памятная вещь причиняет двойную боль, так как Элсбет я тоже потеряла – но по-другому.
Вот билет со второго фильма.
Вот бумажный платок, которым я стерла помаду в тот вечер, когда Бас впервые поцеловал меня.
Вот бумажный платок, которым я вытирала слезы в тот вечер, когда он сказал, что собирается поступить добровольцем в армию. Ему тогда исполнилось семнадцать. Вот его локон, который он дал мне за день до того, как отбыл. Это было на его прощальной вечеринке. Я тоже ему кое-что дала. Это был медальон с моей фотографией внутри. Вот почему я догадалась, что так делают и немецкие девушки. Я была тогда такой глупой.