Девушки из Шанхая

Си Лиза

Очередная схватка, самая сильная.

Мэй возвращается к машине. С ней мужчина и медсестра, одетые в белое. Они отдают указания, кладут меня на каталку и быстро везут в больницу. Мэй идет рядом со мной, смотрит на меня, разговаривает со мной:

— Не беспокойся. Все будет хорошо. Роды придуманы болезненными, чтобы подчеркнуть, какая серьезная штука жизнь.

Я хватаюсь за металлические перила каталки и скриплю зубами. По моему лбу, спине, груди катится пот, и я дрожу от холода.

Последнее, что я слышу от сестры перед тем, как меня

увозят в родильную палату, это ее призыв:

— Сражайся, Перл, ради меня! Сражайся за жизнь, как раньше!

Мой сын рождается, но так и не вдыхает воздух этого мира. Медсестра заворачивает его в одеяло и подает мне. У него длинные ресницы, курносый нос и крошечный рот. Пока я держу моего сына, вглядываясь в его одинокое личико, доктор трудится надо мной. Наконец он встает и обращается ко мне:

— Надо делать операцию, миссис Лу. Мы дадим вам наркоз.

Медсестра забирает ребенка, и я понимаю, что больше никогда его не увижу. По моим щекам бегут слезы. Мне накладывают маску на нос и рот. Я благодарна спустившейся на меня темноте.

* * *

Я открываю глаза и вижу свою сестру, сидящую на краю постели. На губах — следы помады, лицо испачкано подводкой. Роскошное сиреневое платье помялось и поблекло. Но она все так же прелестна, и я на секунду переношусь в прошлое, в тот день, когда Мэй также сидела рядом со мной в другой больнице. Я вздыхаю, и она берет меня за руку.

— Где Сэм? — спрашиваю я.

— Они все в холле. Позвать?

Я отчаянно нуждаюсь в своем муже, но как мне смотреть ему в лицо после всего, что произошло? «Чтобы у тебя до самой смерти сыновей не было» — это худшее из всех ругательств.

Входит доктор, чтобы осмотреть меня.

— Удивительно, что вам удалось выносить ребенка до такого срока, — говорит он. — Мы чуть вас не потеряли.

— У меня очень сильная сестра, — отвечает Мэй. — С ней случалось и худшее. У нее еще будет ребенок.

Доктор качает головой.

— Боюсь, что не будет, — говорит он и поворачивается ко мне: — Вам повезло, что у вас есть дочь.

Мэй уверенно сжимает мою ладонь.

— Доктора уже так говорили, но вышло совсем по-другому. Вы с Сэмом попробуете еще раз.

Это едва ли не худшее, что мне приходилось слышать. Мне хочется кричать: я потеряла ребенка! Как она может не понимать моих чувств? Как она может не понимать, что это значит — потерять человека, который девять месяцев плавал внутри меня, которого я любила всем сердцем, на которого возлагала столько надежд? Но мне предстоит услышать кое-что похуже.

— Боюсь, это невозможно, — отвечает доктор. Он произносит эти слова, ободряюще улыбаясь, со странной жизнерадостностью, присущей ло фань. — Мы все удалили.

В присутствии этого человека я не могу заплакать. Я концентрирую взгляд на своем нефритовом браслете. За все эти годы он ничуть не изменился, не изменится и после моей смерти. Он всегда будет твердым и холодным, обычным куском камня. Но этот предмет связывает

меня с прошлым, с потерянными навсегда людьми и местами. Его вечное совершенство напоминает мне о том, что надо продолжать жить, планировать будущее и ценить то, что у меня есть. Он напоминает мне, что надо терпеть. Я буду встречать все новые и новые дни, шаг за шагом продвигаться вперед, потому что мое желание жить безгранично. Я говорю себе все это и заполняю свое сердце сталью, чтобы пережить боль. Но когда в комнату входит моя семья, ничего не помогает.

Лицо Иен-иен обвисло, как мешок с мукой. Глаза отца Лу темны и тусклы, подобно кускам угля. На Верна дурные новости подействовали физически, и он тащится позади всех, как человек, пострадавший от урагана. А Сэм… Десять лет назад, той ночью, когда он открылся мне, он сказал, что ему не нужен сын. Но все это время я видела, как он ждет сына, как нуждается в том, кто будет носить его имя, кто будет почитать его после его смерти, кто воплотит в жизнь его мечты. Я дала моему мужу надежду и уничтожила ее.

Мэй выталкивает всех из комнаты, чтобы мы с Сэмом остались наедине. Но мой муж, человек со стальным веером, воплощение силы, способный поднять какую угодно тяжесть и терпеть одно унижение за другим, не способен открыть мне свои объятья, чтобы разделить мою боль.

— Пока мы ждали…

Он осекается, сцепляет руки и принимается шагать по комнате, чтобы собраться. Наконец, он пробует снова:

— Пока мы ждали, я попросил доктора обследовать Вернона. Я сказал, что у него слабое дыхание и жидкая кровь.

Как будто наши китайские термины что-то значат для доктора.

Мне хочется зарыться лицом в его теплую грудь, вдохнуть его аромат, впитать в себя крепость его стального веера, услышать, как ритмично бьется его сердце, но он не глядит на меня.

Сэм останавливается у моей кровати и глядит куда-то надо мной.

— Я пойду обратно. Попрошу докторов посмотреть Верна. Может, они могут что-то сделать.

Однако они не смогли спасти нашего сына. Сэм выходит из комнаты, и я закрываю лицо руками. Со мной произошло худшее, что случается с женщинами, а мой муж, чтобы смириться с горем, обратил свои заботы на самого слабого члена нашей семьи. Мои свекор и свекровь не возвращаются, и даже Верн ко мне не заходит. Так принято поступать в случаях, когда женщина теряет сына, но мне все равно больно.

Мэй берет на себя заботу обо мне. Она сидит рядом, когда я плачу, водит меня в туалет. Моя грудь опухает и начинает болеть, и Мэй, выставив нянечку, пришедшую сцедить и вылить молоко, сама проделывает все необходимое. У нее нежные и деликатные пальцы. Мне не хватает мужа, я отчаянно нуждаюсь в нем. Но Сэм бросил меня в тот момент, когда я больше всего в нем нуждаюсь, а Мэй бросила Верна. На пятый день моего пребывания в больнице она наконец-то рассказывает мне, что произошло.

— У Верна болезнь мягких костей, — говорит она. — Они называют это костным туберкулезом. Поэтому его рост и уменьшается.