Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения
Шрифт:
— При чем тут Дантон? — спросил он.
Дантон вскочил со стула.
— При чем тут я? Вот при чем. При том, что не должно быть братоубийства, не должно быть борьбы между двумя людьми, которые оба служат народу. Довольно с нас войны с иностранными державами, довольно с нас гражданской войны, недостает нам еще домашних войн. Я делал революцию и не позволю с нею разделаться. Вот почему я вмешиваюсь.
Марат ответил ему, даже не повысив голоса:
— Представьте лучше отчеты о своих действиях.
— Отчеты? — завопил Дантон. — Идите спрашивать отчета у Аргоннских ущелий, у освобожденной Шампани, у покоренной Бельгии, у армий, где я четырежды
Марат прервал Дантона:
— Гильотина не вдова, а девица; на нее ложатся, но ее не оплодотворяют.
— Вам-то откуда знать, — отрезал Дантон. — Я вот ее оплодотворю.
164
Двадцать первое января. — Имеется в виду день 21 января 1793 г., когда по приговору Конвента был казнен свергнутый и уличенный в измене король Людовик XVI.
— Что ж, посмотрим, — ответил Марат.
И он улыбнулся.
Дантон заметил эту улыбку.
— Марат! — вскричал он. — Вы человек подвалов, а я живу под открытым небом и при свете дня. Ненавижу жизнь пресмыкающихся. Быть мокрицей — покорно благодарю! Вы живете в подвале, я живу на улице. Вы не общаетесь ни с кем, а меня видит любой, и любой может обратиться ко мне.
— Еще бы!.. «Мальчик, пойдем?..» — буркнул Марат.
И, стерев с лица следы улыбки, он заговорил властным тоном:
— Дантон, потрудитесь дать отчет о истраченной вами сумме в тридцать три тысячи экю звонкой монетой, каковую вам вручил Монморен [165] от имени короля якобы за то, что вы исполняли в Шатле должность прокурора.
— За меня отчитывается четырнадцатое июля, — высокомерно ответил Дантон.
— А дворцовые кладовые? А бриллианты короны?
— За меня отчитывается шестое октября [166] .
— А хищение в Бельгии вашего «alter ego» Лакруа?
165
Монморен Арман-Марк, граф де (1746–1792) — французский политический деятель, был министром иностранных дел в 1789–1791 гг., ярый враг революции; в 1792 г. был арестован и казнен.
166
Шестое октября. — Имеется в виду народное выступление 6 октября 1789 г., вылившееся в поход на Версаль, расстроившее планы контрреволюции и заставившее королевский двор перебраться в Париж.
— За меня отчитывается двадцатое июня [167] .
— А ссуды, выданные вами госпоже Монтанзье?
— Я подымал народ в день возвращения короля из Варенна.
— А не на ваши ли средства построен зал в Опере?
— Я вооружил парижские секции.
— А сто тысяч ливров из секретных фондов министерства юстиции?
— Я осуществил десятое августа.
— А
167
Двадцатое июня. — Имеется в виду демонстрация 20 июня 1792 г. в Париже, организованная жирондистами с целью предотвратить революционное восстание и свержение монархии. Демонстрация эта лишь ненадолго отсрочила падение монархии, которое произошло в результате восстания 10 августа 1792 г.
— Я остановил наступление врага и преградил путь коалиции королей.
— Продажная тварь! — бросил Марат.
Дантон вскочил со стула, он был страшен.
— Да, — закричал он, — я публичная девка, я продавался, но я спас мир.
Робеспьер молча грыз ногти. Он не умел хохотать, не умел улыбаться. Он не знал ни смеха, которым, как громом, разил Дантон, ни улыбки, которой жалил Марат.
Дантон продолжал:
— Я подобен океану, и у меня тоже есть свои приливы и отливы; мое дно видно, когда море отступает, а в час прибоя видны мои волны.
— Вернее, ваша пена, — сказал Марат.
— Мой шторм, — сказал Дантон.
Марат тоже поднялся со стула. В голосе его звучал гнев. Уж внезапно превратился в дракона.
— Эй! — закричал он. — Эй, Робеспьер! Эй, Дантон! Вы не хотите меня слушать! Так смею вас заверить — оба вы пропали. Ваша политика зашла в тупик, перед ней нет пути, у вас обоих нет выхода, и своими собственными действиями вы захлопываете перед собой все двери, кроме дверей склепа.
— В этом-то наше величие, — ответил Дантон.
И он презрительно пожал плечами.
Марат продолжал:
— Берегись, Дантон. У Верньо тоже был огромный губастый рот, и в гневе он тоже хмурил чело. Верньо тоже был рябой, как ты и Мирабо, однако тридцать первое мая свершилось. Не пожимай плечами, Дантон, как бы голова не отвалилась. Твой громовой голос, твой небрежно повязанный галстук, твои мягкие сапожки, твои слишком тонкие ужины и слишком толстые карманы — все это прямой дорогой ведет к Луизетте.
Луизеттой Марат в приливе нежности называл гильотину.
— А ты, Робеспьер, — продолжал он, — ты хоть и умеренный, но это тебя не спасет. Что ж, пудрись, взбивай букли, счищай пылинки, щеголяй, меняй каждый день сорочки, прихорашивайся, франти — все равно тебе не миновать Гревской площади; прочти-ка декларацию: в глазах герцога Брауншвейгского ты второй Дамьен и цареубийца, — одевайся с иголочки, все равно от топора не уйти.
— Подголосок Кобленца, — процедил сквозь зубы Робеспьер.
— Нет, Робеспьер, я не чей-то подголосок, я голос всех. Вы оба еще молоды. Сколько тебе лет, Дантон? Тридцать четыре? Сколько тебе лет, Робеспьер? Тридцать три? Ну а я жил вечно, я — извечное страдание человеческое, мне шесть тысяч лет.
— Верно сказано, — подхватил Дантон, — шесть тысяч лет Каин, нетленный в своей злобе, просидел жив и невредим, как жаба под камнем, и вдруг скала раскололась, Каин выскочил на свет божий, и Каин этот — Марат.
— Дантон! — крикнул Марат. И в его глазах зажглось тусклое пламя.
— Что прикажете? — ответил Дантон.
Так беседовали три грозных человека. Схватка бурь.
III
СОДРОГАЮТСЯ ТАЙНЫЕ СТРУНЫ
Разговор умолк; каждый из трех титанов погрузился в свои думы.