Девяностые годы
Шрифт:
Туземка сидела на корточках у очага и, не шевелясь, смотрела в темноту. Она подняла голову, когда Салли подошла к ней.
— У меня будет ребенок? Да? Скажи! — спросила Салли.
— Э-хем, — спокойно ответила Калгурла и опять погрузилась в угрюмую задумчивость.
Салли вернулась к своему креслу. Радость душила ее. Случилось то, о чем она мечтала с первого дня замужества, чего так долго и тщетно ждала. Моррис не хотел иметь детей. Он считал, что Салли не должна рожать, пока они не разбогатеют. А теперь у нее все-таки будет ребенок, скоро она станет матерью. Как примет Моррис это известие? Едва ли он так обрадуется, как она. Но потом привыкнет
В конце концов, он не может винить ее в том, что произошло. Он сам виноват не меньше. Как забыть первую ночь в Хэннане и много других ночей, когда Моррис грубо подчинял ее своей страсти и его объятия были так непохожи на нежную любовную ласку, которой он дарил ее в первые годы их совместной жизни. Улыбаясь и замирая от восторга, Салли прислушивалась к происходящему внутри нее чуду, и ей казалось невероятным, чтобы Моррис мог не разделить ее радости. Забавно представить себе Морриса в роли отца. Он, наверно, будет страшно важничать и сразу преисполнится чувством собственности — как Бардок, когда Маритана родила ребенка.
Когда Моррис узнает, что она беременна, он, конечно, постарается отправить ее на юг, чтобы ребенок родился в «гигиенической обстановке», как выражается Олф Брайли. На прииске свирепствует тиф, а врачи пьянствуют с утра до ночи, и толку от них мало. У нее, наверное, тоже был тиф — все говорят, что она выжила просто чудом.
Неудивительно, что эпидемия усиливается в Хэннане. Только при гостиницах есть отхожие места — во дворах. Кустарники вокруг участков загажены, и мухи плодятся там в неимоверном количестве. Они разносят заразу повсюду. А ветер подымает тучи пыли, она попадает в пищу и воду. В жаркие, душные ночи, вроде сегодняшней, над кустами всегда поднимается такое зловоние, что просто дышать нечем. Даже сухой пряный аромат акации, которую жгут на кострах, не может заглушить его.
Салли вдруг охватил ужас. Как! Произвести на свет это крохотное создание в такой грязи, под палящим солнцем, которое сжигает и губит все живое, принести его в этот страшный мир, где бедный крошка будет бороться за свое существование, изнемогая от жажды, задыхаясь в облаках пыли!
Нужно сейчас же написать Моррису, решила она. Спрошу в лавке, когда будет оказия. Может быть, пойдет фургон на север или соберется партия разведчиков. Моррис, безусловно, вернется, как только узнает, почему ей необходимо сейчас же уехать куда-нибудь, где есть свежая пища и много воды. Если он нашел золото, тем лучше: если нет — все равно он должен приехать и позаботиться о ней и ребенке.
Конечно, Салли была бы рада обойтись без его помощи. Если бы только она пораньше открыла свою столовую! У нее сейчас хватило бы денег и на поездку, и на врача, и на то, чтобы жить в пансионе на побережье, пока не родится ребенок. Но она только что набрала в лавке провизии на целый месяц, купила глиняные горшки, ножи, кастрюли и несколько листов гофрированного железа, чтобы покрыть крышу над столовой и сделать навес над очагом.
Каждый день может разразиться гроза с ливнем. Салли решила встретить дождь во всеоружии, и у нее совсем не осталось денег, нечего было и думать о поездке на побережье. Моррис поймет, конечно, что теперь самое главное — это ребенок. Салли была уверена, что он поймет и поспешит к ней, горя желанием сделать все, чтобы его сын мог благополучно появиться на свет. Вероятно, Моррису захочется, чтобы это был мальчик, и, конечно, Салли постарается ему в этом угодить. Да, да, у нее будет мальчик, сын! Ее сын!
Салли припомнилась колыбельная песенка, которую пели туземки, идя по дороге с младенцами на руках. Ложась в постель, она стала тихонько напевать ее про себя, как бы уже убаюкивая своего ребенка. Никогда еще Салли не была так счастлива, так полна сознанием, что теперь она не одинока. Отныне это живое существо всегда будет с ней. Ребенок, думала Салли, — это чудо. Это чудесное воплощение ее мечты, ее тоски о ком-нибудь, кого она могла бы любить беззаветно, как уже не любила Морриса, как отказывалась любить Фриско. Какое счастье, что она не поддалась искушению, не ушла с Фриско. Он увез вместо нее Лили, не без горькой иронии подумала Салли. Но и эта мысль не могла уже причинить ей боль.
Жизнь станет совсем иной теперь, когда она должна заботиться о своем сыне. Она будет бороться, чтобы он рос здоровым и счастливым; он должен взять от жизни все то, чего они с Моррисом не сумели добиться. Сладостное волнение, переполнявшее ее, растворилось мало-помалу в дремотных грезах, и она уснула, думая о письме Лоры; ей приснилась серебристая река, мирно текущая меж зеленых пастбищ, и фруктовые деревья в цвету.
Глава XXXIX
Чист и прозрачен, как звон бубенчика, крик утренней птицы в свежем предрассветном воздухе! Калгурла, скорчившаяся на земле у потухшего очага, зашевелилась. Каждое утро слышала она этот крик, а для Салли он заменял звон будильника.
Если прокричала утренняя птица — значит времени терять нельзя. Еще темно, но на востоке уж брезжит рассвет. Солнце поднимается быстро, и люди встают вместе с ним, чтобы приняться за работу на своих участках, пока еще не начало припекать. Салли налила немного воды себе и Калгурле для умывания и быстро оделась.
Калгурла, раздувавшая огонь в очаге, с удивлением уставилась на миссис Салли — она совсем не казалась больной в это утро, вид у нее был бодрый и веселый. Салли надела чистое ситцевое платье, подвязала черный передник и уже хлопотала у очага — помешивала кашу в большом котле и обваливала в сухарях говяжьи биточки с приправой из сушеных трав. Вскоре биточки уже шипели на сковородках, сделанных из жестянок из-под керосина и поставленных на металлические прутья над тлеющими углями. Калгурла наполнила водой черные от сажи котлы, подвешенные на крюках над очагом, и над ними уже поднимался пар.
Небо розовело, и золотое сиянье пробивалось на востоке. Прииск оживал: старатели перекликались друг с другом, с рудников доносились пронзительные гудки, дым от очагов медленно поднимался вверх в неподвижном, все еще тяжелом от вчерашнего зноя воздухе.
Когда мужчины один за другим стали стекаться в столовую, у Салли уже были готовы для них и биточки, и каша, и горячий чай в больших жестяных кружках. Биточки подавались с приправой из томатного соуса. На столе под навесом пестрели яркими наклейками консервные банки с вареньем; жестяные коробки из-под печенья с нарезанными ломтями хлеба блестели, точно серебряные.
Сэм Маллет и Тупая Кирка изумились, увидев миссис Салли здоровой, бодрой, как ни в чем не бывало. Они слышали, что ей стало дурно накануне вечером, и уже поговорили об этом по душам с Олфом Брайрли и Динни Квином.
— Как вы себя чувствуете, мэм? — спросил Сэм с необычной серьезностью, уставив на нее свои круглые, как у совы, глаза.
— Благодарю вас, превосходно, у меня же здоровье высшей пробы, — весело отозвалась Салли. Ей нравилось говорить со старателями их языком. — А вы как?