Девять царств. Госпожа Жемчужина

Жусэ Сяо

Лицо юноши было таким бледным, что он был даже не похож на живого человека. Он скорее походил на тень, отбрасываемую солнечными лучами в пасмурный день, которая могла просто исчезнуть, если бы на нее подул ветер. Несмотря на то что его рука, которая держала занавеску, все еще дрожала, гордо поднятые брови по-прежнему выглядели властно и величественно.

Он заговорил:

– Это ты лекарь? – Он не разговаривал много дней, поэтому его некогда звонкий и чистый, как лезвие ножа, голос осип.

Главный военный лекарь услышал стук собственных зубов. Он попытался выдохнуть и расслабиться, но у него ничего не получилось. Это было уму непостижимо. За все свои тридцать лет медицинской практики он никогда не видел такого. Спустя девятнадцать дней с таким тяжелым ранением… как он вообще мог

ходить?

Принц Сюй все еще продолжал одной рукой держать входную занавеску. Он прищурился, пристально посмотрел на лекаря и медленно произнес:

– Зайди посмотри. – Тщательно выговаривая каждое слово, он указал головой в сторону внутренней палатки, ни на секунду не отводя свой суровый взгляд от лица главного военного лекаря.

Тот взволнованно ответил:

– Слушаюсь, ваше высочество, – и, пригнувшись, вошел во внутреннюю палатку. Краем уха он услышал, как А Молань докладывал принцу Сюю, что они прочесали весь город Тунпин сразу же после пожара, но самозванца Чу Фэнъи уже нигде не было. Ему удалось спастись. Притворившись, что направляется на восток, он приказал своим людям взять его знамя главнокомандующего армией и сделать вид, что войска возвращаются в город. Сам же Чу Фэнъи вместе с несколькими десятками приближенных пошел прямо на север. Стремительно преодолев несколько ли, он добрался до побережья и, найдя себе лодку, переплыл на другую сторону, высадившись на берегу города Байшуй, откуда бежал обратно в Ванчэн.

Главный военный лекарь обернулся. В этот момент А Молань как раз подал принцу Сюю крохотную деревянную куклу. Он взял ее в руки и очень долго внимательно рассматривал. Затем молча открыл свой нагрудник и спрятал ее там за пазухой.

Все эти девятнадцать дней Фан Цзяньмин в одиночку, без чьей-либо помощи, без сна и отдыха выхаживал принца Сюя. В итоге он обессилел, страшно заболел и совсем не мог двигаться. Три месяца он находился в Тунпине, был прикован к кровати, а затем поехал обратно в царство Хань на реабилитацию. Только в начале следующего года князь Цинхай вновь смог вернуться к службе.

Судьба держит в руках весы, где на одной чаше лежит человеческая душа. Но какую же гирю она положит на вторую чашу? Будет ли это злой рок, который перевесит душу и станет концом жизни человека? Этого никому не суждено узнать. Так называемый роковой случай лежит на ладонях великого духа пустоты и разрушений и может даже случайно просочиться между его пальцами, словно одна из миллиарда песчинок, и упасть, предопределив чью-то судьбу.

Спустя год, накануне сражения на Алой равнине, которое произошло на второй месяц тридцать четвертого года правления под девизом Линьтай, из Шуанхая пришли новости о том, что пособники Чу Фэнъи тайно пробрались в город и отравили основной источник воды. Погибло около десятка тысяч человек. Цзыцзань и ее нерожденный ребенок также скончались. Когда пришло известие об их смерти, Фан Цзяньмин находился рядом с Чу Чжунсюем. Он видел, как Чжунсюй открыл рот, но не смог произнести ни слова. Он только молча прикрыл нагрудник своей ладонью, как будто хотел дотронуться до красивых нежных рук, которые когда-то касались этого холодного металла. Под нагрудником лежала крошечная кукла байси. Чжунсюй поднял голову и посмотрел на свинцовые тучи, закрывшие собой голубое небо. Это был взгляд хищника, который отправлялся на охоту.

– Думаешь, ты победил меня?

Большие хлопья снега падали на Алую равнину. Фан Цзяньмину показалось, что он услышал голос Чжунсюя, но, возможно, это было просто его воображение.

Там, на Алой равнине, войска мятежников были полностью уничтожены. Чжунсюй, возглавляя стодвадцатитысячную императорскую армию, вновь вернулся в Ванчэн. Прошло ровно восемь лет с тех пор, как он покинул императорскую столицу, тогда ему было всего семнадцать.

Выбив ногой дверь тронного зала, которая долгое время была заперта, он сильно раскашлялся от скопившейся там пыли. Стойкий запах благовоний, оставшийся с прошлых лет и развеянный повсюду свежим летним ветром, витал везде, словно призрак, душа которого не могла покинуть этот свет. В глубине тускло освещенного

зала стоял императорский трон, мерцавший слабым светом жемчуга, нефрита и золота. Чжунсюй сделал шаг вперед. Он ступал очень медленно, как будто путь к трону ему преграждала бездонная река. Казалось, что он хотел перейти ее вброд, но боялся сделать неверный шаг. Дорога к трону была устлана трупами. Сколько людей, стоявших у него на пути, он убил? Сколько людей, защищавших его, было убито? А сколько беззащитных, безоружных женщин, стариков и детей по обеим сторонам баррикад погибло ни за что в этой страшной войне за власть? Звук шагов отзывался глухим эхом. Ему уже было двадцать пять лет. Первые семнадцать лет жизни были ярким отражением приливов и отливов чудесного сияния волны. Но последние восемь лет стали уродливым, страшным шрамом на его жизни, в течение которых удар за ударом было на кусочки разбито его человеческое сердце. Когда Чжунсюй вновь вернулся в тронный зал, ему было всего двадцать пять лет. Но в уголках его глаз уже появились глубокие морщины, а волосы на висках были покрыты белым инеем.

Чжунсюй протянул руку и провел пальцем по трону, стерев лежавшую на нем пыль. Он очень долго и внимательно смотрел на него, а затем повернулся, отряхнул рукава своего одеяния и сел. Облако пыли с трона стремительно поднялось вверх.

Толпы людей, будто накрытые морской волной, упали ниц. От тронного зала до многочисленных красных ступенек, ведущих к нему, во всех уголках императорского дворца раздавались громкие крики, сотрясавшие ночное небо столицы: «Ура! Слава императору! Долгих лет императору!» С того дня Чу Чжунсюй официально вступил на престол и был провозглашен императором Сюем, правящим под девизом Тяньсян. А принцесса Цзыцзань была посмертно провозглашена императрицей. Рядом с императорским троном на месте, принадлежавшем императрице, стояла мемориальная табличка с ее именем, завернутая в ритуальную накидку с изображением фениксов и окруженная драгоценными камнями, переливавшимися разными цветами, и золотом.

Фан Цзяньмин стоял среди чиновников в первом ряду и смотрел на императора Сюя.

Внезапно среди шума ревущей толпы молодой император почувствовал во всем теле смертельную усталость. Он молча посмотрел на всех своих самых близких людей, которые в свое время сражались с ним плечом к плечу. В этот момент дворцовые служанки наконец смогли протиснуться сквозь толпу и одну за другой зажгли все лампы. Прекрасный и величественный дворец, словно крупная сияющая жемчужина, украсил всю территорию дворцового комплекса, возвысившись над императорской столицей. В тот момент никто не мог себе даже представить, что совсем недавно здесь в полумраке молодой император сидел на троне и беззвучно плакал.

Царство Лэй быстро подсуетилось и отправило императору еще одну принцессу. Весь путь до Ванчэна она не снимала с себя восемнадцатислойную черную вуаль, окутывавшую ее с головы до ног. Но, встретившись с императором, она открыла свое лицо, и весь тронный зал потерял дар речи. Принцесса была одета в красивое платье цвета индиго с красно-золотыми отливами. На ее шее висела подвеска с изображением русалки, которая олицетворяла Великого Дракона и была символом их правящего рода. А ее лицо… Она была словно перерождением Цзыцзань. Принцессу звали Тилань. Она была племянницей Цзыцзань. Увидев ее в первый раз, император Сюй на какое-то время потерял дар речи. Он сразу же невзлюбил ее и, казалось, относился к ней хуже, чем к другим наложницам. Место же, которое занимала Цзыцзань в его сердце, по-прежнему оставалось пустым. Одновременно вместе с Тилань вернулся из царства Лэй его младший брат Чу Цзичан, которому на тот момент уже исполнился двадцать один год.

В одном из уголков рта Фан Цзяньмина так и остался шрам, который появился на двадцать седьмой год правления под девизом Линьтай. Этот шрам создавал на его лице подобие улыбки, даже когда он не улыбался. В то время он еще был общительным, резвым, лучезарным, словно яркое весеннее солнце, юношей. Но теперь, даже когда он был облачен в роскошные княжеские одеяния, его лицо всегда выражало только непоколебимое спокойствие и настороженность.

– Это выражение лица убийцы, – как-то сказала Тилань. Услышав ее слова, император Сюй усмехнулся. Он и сам был таким же.