Девятая квартира в антресолях II
Шрифт:
Сергей как на духу, раскрыл ей все свои размышления, опасения и расклады. Сто раз повторил, что участвовать в затее будут люди не только, что из общества, а такого положения, что никаких упоминаний и фамилий не может быть в принципе. На таком уровне случайностей и проколов не бывает. Имя и честь ее в полнейшей безопасности. Это как артистический спектакль. А деньги в собственных руках не помешают никогда. Тетка теткой, и платья платьями, а на ленточки-туфельки-колечки у нее каждый раз не допросишься! Татьяна, будучи натурой авантюрной, на уговоры поддалась быстро. Глаза ее загорелись при мыслях о собственных расходах, а участие в необычном действе, она приняла как вызов. Вон, даже ее товарки-зануды, Полетаева и Чиатурия, и те по усадьбам с какими-то танцами ездили, выступали. Что ж она! Не справится что ли? В обмен Таня потребовала у брата выходов в свет. Решение было принято, Сергей встретился с гномом-искусителем, завертелись приготовления.
***
Андрей Григорьевич имел теперь возможность брать ключ от калитки. Благословили. Этому предшествовал его разговор с Демьяновым, который случился между ними, когда все трое мужчин получили послушание на монастырском огороде. Как правило, такие работы поручали женщинам, но тех услали куда-то всех вместе в этот день, а полоть-поливать было надо. Пока таскали воду, Полетаев и Демьянов помалкивали, а суровый дядька, что и был третьим среди них, как-то сразу взял командование, осуществляя его отрывистыми окликами или просто поднятием бровей или кивком головы.
– А ну, это! – он приподнял свою лопатную бородищу, осмотрев лейки, коромысло и пять ведер, одно из которых оказалось дырявым. – Давай оба. По два. А я тут буду.
Бородатый дядька пропустил крайнюю морковную грядку у себя промеж ног и, нависнув над ней, быстро-быстро стал продвигаться задом. Не разгибаясь. В межу ложились ровные букетики сорняка. Переглянувшись, двое оставшихся мужчин взялись за ведра. Полетаев быстро отстал от более резвого напарника, и они врозь теперь семенили к колодцу и обратно. Коромысло – не мужское дело, да его еще и носить нужно умеючи, так что скоро руки у Андрея Григорьевича почти онемели от тяжести двух ведер, но бросить порученное занятие не позволяла гордость, и он таскал их, кажется, только из одного упрямства.
Солнце клонило к закату, но жара и усталость все еще потом заливали лоб и глаза, мыслей в голове становилось все меньше, пока там не осталась одна-единственная: «Сколько ж ведер еще влезет в эту бездонную бочку!» Когда перевернутое очередное ведро плеснуло холодным лезвием по ногам, Андрей Григорьевич решил, что больше не сможет поднять сегодня даже кружки воды. Дрожащие руки покрылись вздутыми венами, он утер лоб и, перевернув вверх дном сухое прохудившееся ведро, устало опустился на него. Демьянов подошел с полными ведрами и присел рядом на корточки. Из одного «лишнего» ведра они умылись и напились, а бородатый мужик оглянулся, по звукам определив, что оба его напарника вернулись.
– Ну, что сели? – распрямился он. – Работнички. Еще ж и не начинали! А?
Рафаэль Николаевич вскочил, как нашкодивший школьник и стал переливать воду по лейкам. Полетаев наблюдал за льющейся струей, и было это отчего-то самым важным сейчас. Как только первая лейка наполнилась до краев, он подхватил ее и, повернувшись к грядкам с огурцами, стал лить с высоты своего роста. Руки тряслись, и вода расплескивалась из-под ручки.
– Куда ты! – укоризненно протянул бородатый, бросил свое занятие и подошел ближе. – Городские? – оба кивнули. – Ну, куда ж ты по солнцу льешь! Дождись, пока тень найдет. И листья побереги, погорят. Эх! Давай сам я. А вы уж тут. Резное оставляй. Остальное рви. Если две рядом, то мелкую тоже рви. Эх!
Он ловко подхватил обе полнехонькие лейки, и отправился в край огорода, где тень уже успела остудить требующие влаги посадки. «Городские» остались на прополке. Так быстро, как у мужика, у них не получалось, да и вниз головой долго не простоишь. Они все чаще распрямлялись, давая отдохнуть ноющим ногам, спине и почему-то плечам, и стали перекидываться сначала малозначащими фразами.
– Вот делишки-то, братец, – утирая лоб, с улыбочкой качал головой Рафаэль Николаевич. – Действительно, что это мы за работнички с тобой. Сколь здесь живу, на огороде ни разу и не бывал, так-то.
– Простите, мы с Вами на «ты» перешли, сразу так коротко? Я не заметил, – отвечал доброжелательно Полетаев.
– Да мы с тобой, братец, и словом-то не перемолвились ранее, ты ж новенький тут? – Демьянов смотрел не в лицо собеседнику, а на то, что вдалеке делает бородатый мужик. – Да и этого почти не знаю. Хотя он уж с месяц тут. Молчун. А я, знаешь ли, как дома тут уже. Все жду, когда милость старцы окажут. Прижился уж. Желаю, видишь ли, мил-друг, в монахи уйти, от суеты мирской и грехов тяжких. На прежнем месте все с батюшкой говорили, говорили. А он возьми как-то, да и отправь меня сюда, в скит. Я в ноги схимникам – сперва к одному, потом ко второму. Они не сговариваясь: «Нет, не пора еще тебе, не все в миру исполнил». Я: «Да что ж? Деток не нажил, родных не имею, пустите служить да грехи отмаливать». А те все велят – исполни то, исполни се, не готов еще, рано. Так я и что ж! Жду. А уж как по-ихнему славно-то, хорошо – «брат», «батюшка». Вот я и привыкаю.
– Так я ж гораздо старше Вас буду, как-то неудобно, – мялся Полетаев. – Может, попривыкнем пока?
– Да уж не настолько старше, чтоб в отцы сгодиться? А? – подмигнул Демьянов. – Не годишься в отцы-то? Брат?
– Да уж, – покраснел от такого прямого попадания Андрей Григорьевич, – В отцы-то я, как оказалось…
Он умолк и, нагнувшись, продолжил крестьянскую работу.
– А что приуныл? Никак я тебя обидел? Ну, прости. Не хотел, – Демьянов тоже стал выщипывать травку. – Ты, мил-друг, не сердись.
– Да что Вы… – Полетаев все никак не мог приноровиться к новому обращению. – Да что ты, добрый человек. Просто у меня это больное оказалось, ты ж не мог знать. Все хорошо.
– На меня сердиться что! – продолжал балагурить будущий монах. – Я со зла не скажу, а если ж по недомыслию, то, что ж… Прощенья просим! А детишки-то у тебя, поди, взрослые уже? Что ж это – прежде хорош был, а нынче не удался? Не хочешь, не говори. Только мне все можно. Я как трава в поле – услышу, так, по ветру прошелестит, да и все.
– Дочка у меня, – тихо сказал Андрей Григорьевич.
– Обидела тебя, не чай?
– Нет, что Вы… Что ты! – Полетаев загорелся взглядом. – Она не может. Она у меня такая… Институт благородных девиц с шифром от самой императрицы окончила. И помощницей мне стала, сама вызвалась. И уважает. И добрая. Вежливая. Родная моя девочка. Нет, не обижала.
– Так, значится, ты ее обидел? – продолжал расспрашивать Демьянов.
– Да нет, – по щеке Полетаева покатилась неожиданная слеза, а горло сжалось изнутри. – Да я с нее пылинки сдувать готов. Как можно! Наоборот! Я как подумаю, что ее кто-то обидеть мог… Может! Так дышать не могу. Ох! – и Полетаев положил ладонь на левую грудь, где тоже что-то перехватило сейчас.