Девятая жизнь
Шрифт:
Дедов помощник легонько сжал ей руку.
– Все будет хорошо, Катерина Филипповна. И напоминаю, что в пятницу в двенадцать нас ждет нотариус.
– Да. Я думала, это больше времени займет. Пока документы оформят, пока найдется время для оглашения…
– По знакомству быстрее, вы же понимаете. За вами заехать?
Катька подумала и на этот раз отказываться от благ не стала.
– Да… хорошо.
Перед тем как уйти, она кое-что вспомнила:
– Валентин Петрович, а как там дедовы питомцы?
– За ними Мария Михайловна присматривает,
– Конечно.
Она понимала, что ей предстоит еще долгое прощание с дедом – нужно разобрать его квартиру, понять, что он там понаписал в завещании (а сочинить дед мог что угодно, Катька в него верила), решить еще множество дел, и все это – без него.
Зато у нее есть собственный дом и Игорь. В доме она спрячется, как улитка в раковине, а Игорь придет с работы и обнимет ее. И станет немного легче.
Может, когда-нибудь и удастся смириться с тем, что люди внезапно смертны. Но определенно не сегодня.
Представительская машина деда – хищный черный «Мерседес» – смотрелась во дворе Катькиного дома странно. Как будто инопланетный корабль сел в деревне Большие Васюки, чтобы взять на борт плотника дядю Федора, который, оказывается, был шпионом с альфы Центавра.
Обласканная подозрительными взглядами мамаш с детьми и бабулек на лавочке, Катька скользнула на заднее сиденье.
– Добрый день, Валентин Петрович, Мария Михайловна.
– Добрый день, Катерина Филипповна.
Климанский сидел впереди, рядом с водителем, а домработница (главная по тарелочкам, как называла ее Катька) – сзади. Мария Михайловна была уворована дедом из столовой в безвестном городке, куда Литке как-то ездил с лекциями, и прикипела к дому, словно добрый дух. Катька без нее квартиру не представляла. Что теперь с ними всеми будет…
– Ничего, – пробормотала Катька, пристегиваясь. – Как-нибудь…
Мария Михайловна молча полезла в сумочку, достала оттуда сверток и сунула Катьке. Из свертка пахло: так пахло, что водитель повел носом и шумно вздохнул, но сдержался, не обернулся. Катька прижимала к животу еще теплый пирог, обязательный их с Марией Михайловной ритуал, и была близка к панике.
– Что он придумал с этим завещанием… – проворчала домработница, словно продолжая давний разговор (а может, так и было). – Ничего бы не писал, все отошло бы Катерине Филипповне, и не надо никуда кататься.
– Кататься все равно нужно было бы, однако вы неправы, – возразил Валентин Петрович. – Все-таки много имущества, Филипп Иванович фонды поддерживал, насколько я понимаю, там им часть отходит… Если Катерина Филипповна не оспорит, конечно.
– Упаси боги, – сказала Катька. – За кого вы меня…
– Я шучу. – Помощник обернулся к ней. Ему было лет пятьдесят: невысокий коренастый дядечка с залысинами, больше всего напоминавший заслуженного слесаря-сантехника. – Жизнь продолжается. Филипп Иванович особо настаивал, чтобы мы тут не убивались, а дело делали. Это я его слова повторяю, между прочим.
– Узнаю брата Колю, – процитировала Катька. За окном летела летняя Москва, нарядная, кружевная, и тени бежали по лицам. – Я уже поняла, что мне предстоит в это вникать.
– Вы знали, что так будет рано или поздно.
– Если бы меня не сбила машина раньше и не упал на голову кирпич.
– Но не упал и не сбила. И мы все здесь. Катерина Филипповна, что бы вы ни услышали…
Тут-то Катька и забеспокоилась.
– Он что-то учинил, да? – спросила она жалобно и покосилась на Марию Михайловну: та пожала плечами. – Что-то… в своем стиле?
– Пусть все огласит нотариус, – мягко заметил Валентин Петрович.
– Ы-ы-ы, – провыла Катька. Эти люди знали ее миллион лет, перед ними можно было лицо не держать. – Как же я его люблю.
– Он вас тоже любил. И сильно. Поэтому…
– Поэтому наверняка подложил мне свинью… – Катька кивнула.
– Не свинью, – усмехнулся Валентин Петрович.
До самого бюро нотариуса они молчали.
Вместе с водителем их проводили в небольшой зал, где уже толпились люди. Катька узнала представителей благотворительных фондов, нескольких дедовых знакомых и директора одной художественной гимназии. Кто-то подходил, что-то спрашивал, Катька отвечала. Среди этих сосредоточенных людей, деловито пришедших узнать, что им досталось, она чувствовала себя неуютно. Она уже больше недели не могла взять в руки карандаш, сроки работ горели (заказчики, впрочем, вошли в положение), а сейчас вдруг до зуда в пальцах захотелось взять кисть и нарисовать присутствующих – черными, широкими, злыми мазками. Чтобы потом замазать толстым слоем краски и не видеть больше никогда. Катька села в первом ряду и лишь кивала, когда к ней обращались. От нее быстро отстали.
Появился нотариус, и потянулась рутина. Проверить документы у всех присутствующих, свериться со списком, уточнить личности свидетелей. Вскрыть конверт хранения и распечатать завещание. Приступить к чтению.
Катька слушала вполуха. Ей было не то что все равно, нет, просто… нереально. Еще десять дней назад она пила кофе с дедом в «Хлебе насущном», думала о разной ерунде, и дед сказал, что скучает. Потом он прислал пару сообщений в WhatsApp, а потом случился тромб. Маленький такой тромб, оторвавшийся от стенки сосуда и оставивший Катьку одну. Врач сказал: умер мгновенно. Наверное, это хорошо. Но отделаться от чувства, что это глупый дедов розыгрыш, Катька до сих пор не могла.
Благотворительным фондам досталось столько, чтобы ушли довольными. Друзьям перепало кое-что из коллекции картин, которую дед собирал всю жизнь. Кое-какие его собственные полотна тоже отправлялись к друзьям и знакомым, пара десятков уходила картинным галереям и музеям. Валентину Петровичу, не считая денег, дед отписал летний домик в Нелидове, а Марии Михайловне – квартиру-студию в районе Большой Никитской. Катька и не знала, что у него есть эта квартира. Специально для домработницы купил, что ли? С него станется.