Девятный Спас
Шрифт:
Кто-то парил там низко-пренизко, не выше полусажени от земли. Мужичок-с-ноготок! Сыскал! За что, Господи?!
Стало здесь Дмитрию так худо, томно и бесприютно, что измученный дух отлетел из него вон.
Глава 5
Колдовское логово
Плюнь на их грозы, ты блажен трикраты.
Благо, что дал бог ум тебе, столь здравый.
Пусть весь мир будет на тебя гневливый,
Ты и без счастья довольно счастливый…
Отлетел не на вечное время, но и не на короткое. Это Митьша понял, когда раскрыл глаза и увидел по танцующим в солнечном луче пылинкам, что в Божьем мире давно настал день. Ещё, повыше луча, Митьша увидел тёмные доски потолка, а пониже — натянутую кручёную нить, с которой свисал малый глиняный кувшин. Подул лёгкий сквозняк, в кувшинчике что-то булькнуло, и Никитин почувствовал, как ссохлось горло. Близко до сосуда, приподними голову — губами до горлышка дотянешься, но не было сил пошевелиться.
Пахло чем-то покойным, сладким. Это в полотняном мешке, заменявшем подушку, благоухали травы.
На болоте, в холодной воде, Дмитрий продрог до окоченения, зато теперь ему было жарко. То ли натоплено сильно, то ли из-за медвежьей шкуры, которой он был укрыт до самого подбородка. Ох, душно.
Ещё толком не оглядевшись, больной скосил глаза в сторону, откуда лился солнечный свет и потягивало сквозняком. Там было наполненное сияньем окно, всё из стеклянных квадратов, как в городских зажиточных домах. Распахнуть бы, побольше воздуху впустить.
Стоило Мите об этом подумать, как вдруг верхний левый квадрат сам собой скрипнул и отворился, снаружи дохнуло свежестью.
В первый миг Никитин растерялся, но, прищурившись, рассмотрел на раме маленькую задвижку. Видал он в Москве такие. Немецкая выдумка, «васисдас» называется: всю оконницу не открывая, можно приотворить малую её толику — выглянуть наружу, спросить, кто пожаловал, или, как сейчас, допустить внутрь воздух. Сбоку лязгнуло железом. Он с трудом скосил взгляд.
У стены белела печь. В ней — опять сама собой — открылась заслонка, за которой весело полыхало пламя. Оно вдруг зашипело, приопустилось, и заслонка с лязгом же захлопнулась.
Что за наваждение? Снится, что ли? Конечно, снится. Потому что лежит Митя на спине, а не больно.
— Сгинь, сатана! — тем не менее прошептал Никитин.
Однако перекреститься ему было невозможно, а без крестного знамения сколько лукавого ни отгоняй — не сгинет. С другой стороны раздался стрекот.
Испуганно, ожидая увидеть страшное, Дмитрий дёрнулся, поворотил голову. Ему вспомнилось страшное видение на болоте. Где мужичок-с-ноготок? Что тут за колдовское логово?
Страшного, однако, пока ничего не было. Стрекот издавала рыжая белка, пустившаяся в бег внутри проволочного колеса. Ну, это не велика невидаль. У царицы Прасковьи в Измайлове таких затворниц несколько штук, а ещё имеются говорящие скворцы, попугаи, две дивнохвостные павы.
Но клетка у белки всё же была необычная. К низу приделана воронка, из неё вниз сыплется что-то белое. Мука! Это зверушка мельню крутит, зерно мелет.
— Затейно, — сказал Дмитрий вслух, от звука собственного голоса ему стало как-то спокойней. — Много, однако, так не намелешь.
— Одному много и не надо, — прогудел густой голос очень близко, поназади изголовья.
Изогнувшись, Дмитрий запрокинул голову. Резкое движение сразу отдало в спину.
— Ох!
Сзади, вплотную к ложу, оказывается, находился стол. За ним в деревянном кресле сидел мужичина с широченными плечами, в темно-русой бороде, волосы стрижены кружком. Из-под густых бровей на Митьшу смотрели очень спокойные глаза, отчего-то показавшиеся Никитину удивительно знакомыми. Побожился бы, что глядел в них раньше, и не раз, а вспомнить не мог.
В огромной пятерне у незнакомца (иль знакомца?), одетого в серую застиранную рубаху, была какая-то хитрая штуковина, вся из винтиков и проволочек, но её Дмитрий толком не рассмотрел. До того ли было?
— Не гнись, спину порвёшь. Я ее битый час травами обкладывал. Сейчас ближе подберусь, — пробасил верзила.
Отложил штуковину (кажется, это было курантное нутро), взялся за подлокотники, но не поднялся на ноги, а вдруг взял да поехал! Раздался тот самый скрип, который Митя уже слышал на болоте.
Кресло оказалось непростое, а самоходное, на колёсах. Оно докатило мужика до кровати, повернулось и встало.
— Господи святый… — пролепетал дворянский сын.
Вблизи было видно, что мужик, несмотря на стать и бородищу, совсем ещё молодой. Может, не старше Дмитрия.
— Ты что за человек? — неторопливо спросил детина. — Почему, тово-етова, в болоте топ? Пошто запеленат, как дитё? Может ты бесноватый и тебя замотали, чтоб на людей не кидался? Развязывать тебя иль, тово-етова, не надоть? Бояться мне тебя, аль как?
Спрошено, однако, было безо всякого страха, спокойно.
Дважды повторённую присказку «тово-етова» Митьша последний раз слышал девять лет назад.
Нет, не может быть! Но обстоятельная манера говорить, но крепкая, основательная посадка головы!
— Свезло тебе, бесноватый, что я утром на болоте силки птичьи расставляю, — продолжил бородач. — Услыхал, кто-то блажит, слова молитвенные орёт. Надо думать, любопытно стало. Еще малость, и, тово-етова, увяз бы ты насмерть.
— Илейка?! — ахнул Дмитрий, наконец, обретя способность к речи. — Ты живой?! Я это, Митьша Никитин! Помнишь меня?
Богатырь разинул рот и по-мальчишески шмыгнул носом. А у Дмитрия из глаз хлынули слёзы.
В два дня двух давних приятелей, кого живыми не чаял, встретил! И оба поочередно ему жизнь спасли. Воистину чудо Божье!
Ильша смотрел на ободранного, полудохлого бродягу и не верил своим глазам. Это Митька? Сказывали, при царях-царицах обитает, в шелках-бархатах ходит. Ильша за него радовался. А Митька вон ломаный, пытаный. Про бесноватого Илья сказал шутейно. Когда раздевал недотопленного, видел и плечи обмотанные, и от кнута рубцы. Вот те и жизнь медовая в царских хоромах. В лесу с волками-медведями обитать куда человечней. Слабину явишь — загрызут, а попусту мучительствовать не станут.