Деяния Апостолов (Конфликт веков - 4)

Уайт Елена Г.

С сатанинской яростью они набросились на него, крича: "Мужи Израильские, помогите! этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего". Громкие крики привлекли внимание окружающих, и тогда последовало другое обвинение: "Притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие".

По иудейскому закону необрезанный человек, вошедший во внутренний двор священного здания, карался смертью. Павла видели в городе в обществе Трофима ефесянина, и было высказано предположение, что он ввел его в храм. Он не делал этого и не нарушал закон, войдя в храм, поскольку сам был иудеем. Обвинение было насквозь лживым, однако возбудило гнев народа. Крик был подхвачен и разнесся по всему храму. Собравшиеся

толпы пришли в неистовство. Новость быстро распространилась по Иерусалиму; "весь город пришел в движение, и сделалось стечение народа".

То, что отступник от веры Израиля осмелился осквернить храм, когда тысячи людей со всех концов мира пришли туда на поклонение, привело толпу в бешенство. "Схвативши Павла, повлекли его вон из храма, и тотчас заперты были двери".

"Когда же они хотели убить его, до тысяченачальника полка дошла весть, что весь Иерусалим возмутился". Клавдий Лисий понимал, что имеет дело с бурной стихией. "Он, тотчас взяв воинов и сотников, устремился на них; они же, увидевши тысяченачальника и воинов, перестали бить Павла". Не зная о причинах волнения, но видя, что ярость толпы обращена против Павла, римский начальник принял его за того самого мятежника-египтянина, о котором он слышал, и который до сих пор находился на свободе. Поэтому он "взял его и велел сковать двумя цепями, и спрашивал: кто он, и что сделал?". Множество голосов сразу же начали громко и сердито обвинять его: "одни кричали одно, а другие другое; он же, не могши по причине смятения узнать ничего верного, повелел вести его в крепость. Когда же он был на лестнице, то воинам пришлось нести его по причине стеснения от народа, ибо множество народа следовало и кричало: смерть ему!"

Среди этого бушующего океана апостол оставался спокойным и невозмутимым. Он устремил мысленный взор к Богу и знал, что его окружают небесные ангелы. Он не желал покидать храм, не попытавшись изложить истину перед соотечественниками. Когда его хотели ввести в крепость, он сказал тысяченачальнику: "Можно ли мне сказать тебе нечто?" Лисий ответил: "Ты знаешь по-Гречески? ...не ты тот Египтянин, который пред сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?" Павел в ответ сказал: "Я Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города; прошу тебя, позволь мне говорить к народу".

Эта просьба была удовлетворена, и "Павел, стоя на лестнице, дал знак рукою народу". Этот жест привлек внимание, к тому же его манера держаться внушала уважение. "Когда сделалось глубокое молчание, начал говорить на Еврейском языке так: мужи братия и отцы! выслушайте теперь мое оправдание пред вами". Услышав знакомые еврейские слова, "они еще более утихли", и при всеобщем молчании он продолжал:

"Я Иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне". Никто не мог оспаривать эти слова апостола, поскольку упомянутые им факты были хорошо известны многим жителям Иерусалима. Затем он стал говорить о том, с каким рвением он гнал учеников Христа даже до смерти; он рассказал об обстоятельствах своего обращения; о том, как его гордое сердце смирилось перед распятым Назарянином. Если бы он попытался вступить в спор со своими противниками, они бы не пожелали выслушать его; но когда он стал делиться с ними своими опытами, это произвело на них сильное впечатление, и на некоторое время их сердца смягчились. Он попытался объяснить, что начал работать среди язычников не по своему выбору, что хотел трудиться для своего народа, и что в этом самом храме голос Божий говорил ему в святом видении, повелевая идти "далеко к язычникам".

До этого момента люди слушали его внимательно, но когда Павел упомянул о том, что Бог послал его к язычникам,

их ярость вспыхнула с новой силой. Привыкнув считать себя единственным народом, которому благоволит Бог, они не хотели позволить презренным язычникам пользоваться преимуществами, принадлежащими, как они считали, исключительно иудеям. Заглушая своими голосами" говорящего, они закричали: "Истреби от земли такого! ибо ему не должно жить.

Между тем как они кричали, метали одежды и бросали пыль на воздух, тысяченачальник повелел ввести его в крепость, приказав бичевать его, чтобы узнать, по какой причине так кричали против него.

Но когда растянули его ремнями, Павел сказал стоявшему сотнику: разве вам позволен? бичевать Римского гражданина, да и без суда? Услышав это, сотник пошел и донес тысяченачальнику, говоря: смотри, что ты хочешь делать? этот человек - Римский гражданин. Тогда тысяченачальник, подойдя к нему, сказал: скажи мне, ты Римский гражданин? Он сказал: да. Тысяченачальник отвечал: я за большие деньги приобрел это гражданство. Павел же сказал: а я и родился в нем. Тогда тотчас отступили от него хотевшие пытать его; а тысяченачальник, узнав, что он Римский гражданин, испугался, что связал его.

На другой день, желая достоверно узнать, в чем обвиняют его Иудеи, освободил его от оков, и повелел собраться первосвященникам и всему синедриону, и, выведши Павла, поставил его перед ними".

Теперь апостола должен был судить тот самый суд, членом которого он сам был до своего обращения. Стоя перед иудейскими начальниками, он был спокоен; на его лице отражался мир Христа. "Устремив взор на синедрион", он сказал: "Мужи братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня". Услышав эти слова, они снова пришли в ярость; "первосвященник же Анания стоявшим пред ним приказал бить его по устам". При этом бесчеловечном повелений Павел воскликнул: "Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня. Предстоящие же сказали: первосвященника Божия поносишь?" Со свойственной ему вежливостью Павел ответил: "Я не знал, братия, что он первосвященник; ибо написано: "начальствующего в народе твоем не злословь".

Узнав же Павел, что тут одна часть саддукеев, а другая фарисеев, возгласил в синедрионе: мужи братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят.

Когда же он сказал это, произошла распря между фарисеями и саддукеями, и собрание разделилось; ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа, а фарисеи признают и то и другое. Сделался большой крик, и вставши, книжники фарисейской стороны спорили, говоря: ничего худого мы не находим в этом человеке; если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу".

В последовавшем замешательстве саддукеи стремились завладеть апостолом, чтобы предать его смерти; фарисеи же, напротив, стремились защитить его. "Тысяченачальник, опасаясь, чтобы они не растерзали Павла, повелел воинам сойти взять его из среды их и отвесть в крепость".

Впоследствии, размышляя над горькими опытами того дня, Павел начал опасаться, что его путь неугоден Богу. Не совершил ли он ошибку, придя в Иерусалим? Не стало ли его желание сохранять единство с братьями причиной этой катастрофы?

Апостол глубоко переживал и мучился, что иудеи, будучи избранным народом Божьим, выставляли себя перед неверующим миром в столь неприглядном свете. Как могли относиться языческие начальники к тем, кто, считая себя приверженцами Иеговы, совершающими святое служение, в то же самое время находились во власти слепой, безрассудной ярости, стремясь погубить даже своих братьев, осмелившихся держаться иных религиозных воззрений, и превращая почтенный синедрион в балаган, в место ожесточенных споров. Павел понимал, что имя его Бога поносится перед язычниками.