Диалог с компьютером
Шрифт:
— Ну, знаете ли, — скажут мне. — Во-первых, должен же человек знать, как устроен его родной язык. А во-вторых, если знания такого рода не находят практического применения сейчас, то это вовсе не значит, что их практическая ценность не обнаружится в будущем.
Что ж, таких случаев в истории науки действительно сколько угодно — космогоническая теория Коперника, алгебра Буля, геометрия Лобачевского... Сами творцы этих теорий не могли даже отдаленно предположить, в какой области практической деятельности человека найдут применение их идеи. Но в одном они были несомненно убеждены: объективные знания
Но, подчеркнем, только объективные, отражающие какой-либо момент постижения действительности. А отражает ли какую-либо сторону языковой действительности та классификация сложноподчиненных предложений, которая дана в школьном учебнике? Да кто ее знает! Ведь классификаций-то множество. Можно учить эту, можно другую. В той же степени бесполезную.
Языковеды говорят, что существует несколько сотен определении предложения. Так которое же из них правильное? Восемьдесят четвертое? Или пятьсот тридцать седьмое? Впрочем, это не так уж важно — мы в общем-то представляем себе, что такое предложение. А вот с его анализом дело хуже. Единственным инструментом анализа в школе и в вузе является так называемый разбор по членам предложения.
Если вам нужно починить часы, то какому мастеру вы их доверите: тому, кто их моментально разберет, но не умеет собирать, или тому, кто их соберет? Сомнения исключены — конечно, второму. А почему же школьника и студента-филолога мы учим только разбирать предложение, но не собирать его? Если считается, что собирать он и так умеет, поскольку владеет языком, то зачем тогда разбирать?
Но допустим, что это первая ступень постижения устройства предложения: ступень анализа, необходимая для дальнейшего синтеза. Тогда она должна быть прочной, надежной, чтобы обеспечить следующий шаг. А что получается на деле?
А на деле даже подлежащее не всегда можно указать бесспорно. В предложении Он отсутствует сегодня все ясно. Он — подлежащее, потому что «отвечает на вопрос» «кто?». Но в предложении Петя — пионер слово пионер тоже «отвечает» на тот же вопрос, но подлежащим не является. Где же логика? А каким членом предложения является слово его в предложении Его нет сегодня? Второстепенным? Но ведь ради него и предложение построено, уберите его — и предложение рухнет.
Если эти строки читает школьный учитель русского языка, пусть он, положа руку на сердце, скажет, какое предложение он возьмет для разбора в классе: Он отсутствует сегодня или Его нет сегодня? Уверен, что первое. А какое из них — нормальное предложение живого русского языка? Конечно, второе. Невозможно, чтобы дома на вопрос Где папа? ребенок ответил: Он отсутствует. Так какому же языку мы учим ребенка в школе? Разве что канцеляриту! И еще удивляемся, откуда берутся стилистические перлы вроде наличие отсутствия или среди присутствующих отсутствуют.
Вот что страшно: формализм в грамматике ведет к формализму в языке.
Со сказуемым еще хуже. Верите ли, меня охватывает мистический трепет, когда ученик ищет и даже находит сказуемое. Как он это делает — непостижимо. Ведь для сказуемого никаких определенных признаков грамматика не указывает. Сказуемым может быть все что угодно и в какой угодно форме. Практически отыскивать этот член предложения учат методом натаскивания на примеры. И учительница, бывает, жалуется:
— Ну что делать с Ивановым — бьюсь, бьюсь, никак он не сообразит, что такое составное именное сказуемое. Нет у него никакого языкового чутья.
Да помилуйте, ведь ученик не собака, чтобы нюхом сказуемое чуять!
Так-то вот: из крайностей формализма в отыскивании подлежащего — в крайности интуитивизма в отыскивании сказуемого.
А уж со второстепенными членами начинаются прямо-таки анекдоты. В одном солидном синтаксическом труде предлагается так разграничивать определение и дополнение: в пирогах с капустой второстепенный член с капустой — определение, поскольку капуста кладется внутрь пирога, а вот в блинах с икрой икра намазывается на блин сверху и потому оказывается дополнением.
Не напоминает ли это вам, читатель, попытку Митрофанушки определить грамматическую принадлежность дверей?
Как-то на конференции докладчику был задан вопрос:
— А что, если блин намазать икрой, а потом в трубку свернуть — каким второстепенным членом окажется икра?
Ответ докладчика потонул в смехе зала.
Минутку. Читателю может показаться, что нас куда-то в сторону уводит. Ведь книжка о диалоге с компьютером, а мы затеяли разговор о школьных проблемах изучения русского языка, которые вроде бы так далеки от проблем современной кибернетики.
Да в том-то и беда, что эти проблемы все еще далеки друг от друга. Давно пора, прямо-таки необходимо их сблизить! Школа и вуз — вот где должны готовить тех, кто завтра будет решать проблемы кибернетической переработки языковой информации, будет обучать компьютер языку. Так что давайте все же продолжим наблюдения за тем, как они там готовятся к решению этих сложнейших задач.
Разными науками увлекаются школьники. Кто в физику углубился, кто с химическими реакциями колдует, кто над головоломными уравнениями бьется. Но где вы видели ученика, который бы на досуге занялся разбором предложения? Или бы самозабвенно увлекся разрядами местоимений? Нет таких учеников. Я не встречал ни единого.
И никогда о таких не слышал. В чем же дело? Да неужели наука о величайшем из достижений человека, наука о его языке, должна быть такой отталкивающей, такой занудной, такой никому не нужной? Не могу в это поверить. Ведь подчас диву даешься, наблюдая, какую богатую, яркую и эмоциональную языковую жизнь ведет на перемене тот самый Иванов, который только что на уроке косноязычно демонстрировал отсутствие «языкового чутья»: он рассказывает о фильме интересно и образно, знает считалки и пословицы, прибаутки и поговорки, острит, рассказывает анекдоты и с увлечением играет в «балду».
Кощунственные мысли порой одолевают: а не больше ли получается проку, когда на уроке вместо зубрежки разрядов местоимений Иванов под партой играет с приятелем в «балду» — игру большой информационно-языковой емкости? Да мало ли языковых игр, в которые играют не только дети, но и взрослые — кроссворды, ребусы, шарады. Не так давно появилась языковая игра «Эрудит» — увлекательная и захватывающая, как шахматы. По ней вполне можно было бы проводить турниры. Но ни в школу, ни к вузовским филологам она не пробилась — второстепенные члены привычнее.