Диалог с мастером об истине, добре и красоте
Шрифт:
Ни единого мгновенья я не чувствовал вины.
Научитесь правильному языку на пути медитации. Ваш язык принадлежит уму; когда вы меняете направление от ума к медитации, вам приходится изменить многие слова, которые использует ум, но которые неприменимы в мире медитации. Назовите это отпусканием, и вы мгновенно почувствуете чрезвычайное расслабление. Назовите это ленью, и вы мгновенно почувствуете осуждение, тревогу, боль... Выучите новый язык, ведь вы выбрали путь поиска нового и неизведанного.
Я тоже против лени. Лень — это просто тупость, глупость. Но отпускание — это величайшее качество, которого может
Если лень не является твоей характерной чертой, хорошо. Пусть твоей чертой будет расслабленность. Расслабленность, неделание совсем не вызывают беспокойства, просто твоя жизнь становится более творческой, вместо того чтобы быть более эффективной. И опять эти два слова вносят огромное различие.
Активностью ум называет эффективность, а творчество в счет не идет. Необходимо время, чтобы родилось подлинное творчество. Буквально на днях одна из картин Ван Гога была продана за сорок миллионов долларов. Несколькими месяцами раньше другая его картина была продана за четырнадцать миллионов, и тогда говорили, что это максимально возможная цена — ни одна картина не приносила четырнадцать миллионов, что уж говорить о сорока?
Этот человек жил в бедности, голодал, умирал от голода, так как не мог продать ни одной своей картины. И он не требовал четырнадцати миллионов; иногда он был готов отдать картину всего лишь за еду. Иногда он был готов отдать картину за чашку чая. Но люди не хотели, даже за чашку чая: «У нас нет места — куда мы ее повесим? Предложите кому-нибудь другому». Для них это было проблемой: «Куда ее повесить? — у нас нет места».
Когда же его не стало, спустя сто лет после его смерти, постепенно пришло время его признания. Такова история почти каждого гения. Все гении по совершенно непонятным причинам приходят раньше своего времени. Почему эти люди не могут немного подождать? Они появляются, когда их современники еще не пришли; а когда они появляются, их уже нет — они никогда не встречаются.
Вы думаете, Христос когда-нибудь узнает о том, сколько сейчас в мире христиан? Вы думаете, Сократ когда-нибудь узнает, что теперь Греция гордится его именем? Без этого имени Греция — ничто. Именно его учение и ученики, Платон и Аристотель, удерживали Грецию на пике сознания, потому что вряд ли кто-то еще во всей Европе обладал столь же проницательным умом, как Сократ. Возможно, его современники все еще не появились на Земле, хотя прошло уже двадцать пять столетий.
Когда картины Ван Гога были признаны, люди начали за ними охотиться. Должно быть, он написал тысячи картин и просто раздавал их — друзьям в качестве подарков, или за чашку чая, или за еду. Люди брали их, просто чтобы не показаться невежливыми, некультурными. Они думали: «Когда он уйдет, мы отнесем эту картину в подвал». Никто не вешал их у себя в гостиной, так как любой, взглянув на них, мог подумать, что тот, кто это повесил, сумасшедший: зачем вешать такое?
Тогда идеи Ван Гога казались безумными, его время пришло позже. Его семья осуждала его, говоря: «Ты ничего не сделал, ты паразитируешь на своем младшем брате», — его младший брат помогал ему выжить и не умереть с голоду.
Ван Гог не мог позволить себе есть каждый день; он ел четыре дня в неделю — три дня он голодал. Один день он ел, один голодал; один ел, один голодал, и на сэкономленные за эти три дня деньги он покупал краски, холст и кисти для своих картин. Другого выхода не было.
Никто не писал картин с такой любовью и радостью — вкладывая в это всю свою жизнь, всего себя. Он погубил себя в этом. Сейчас в Голландии и Италии в подвалах домов, где он жил, ведутся поиски; иногда там находят картины, а сейчас цены на них просто невероятные.
Последняя картина была продана позавчера за сорок миллионов долларов. Когда несколько месяцев назад предыдущую картину продали за четырнадцать миллионов, критики сказали: «Это предел. За большую цену ни один человек не купит ни одной картины». Это был рекорд — четырнадцать миллионов долларов. До этого максимальная цена за картину какого-то другого художника была три миллиона. И это был большой скачок: с трех до четырнадцати миллионов, но через три-четыре месяца другая картина Ван Гога ушла за сорок миллионов долларов — и я допускаю, что цены на его картины будут еще возрастать.
К настоящему моменту найдено еще двести картин, и они не в очень хорошем состоянии. Теперь этот человек считается одним из величайших творцов, известных миру, но он не был деятелем, не был производителем. Если бы он занимался чем-нибудь другим: плотничеством, сапожным делом, пошивом одежды, — он зарабатывал бы достаточно, и его уважали бы как человека, способного обеспечить свою жизнь. Но его постоянно осуждали за лень; никто не знал, чем он занимался.
Иногда он даже забывал поесть или попить воды, настолько он был поглощен рисованием. Только когда наступала ночь и было уже трудно что-либо разглядеть, он понимал, что день прошел. Он был настолько беден, что не мог даже купить свечей; иногда он рисовал на улице возле дома под светом уличного фонаря.
Его брат, должно быть, был очень чувствительным. Он был молод и, конечно, кое-что понимал в картинах, так как работал продавцом в художественном салоне, где продавались картины и другие произведения искусства. Поэтому что-то он понимал и любил брата, но что он мог поделать? Он сам был бедным, кое-как сводил концы с концами, и он не мог сделать многого.
Но он хотел сделать брату один подарок: он не должен был умереть, не увидев, как будет продана хотя бы одна из его картин. Поэтому, кое-как скопив денег, он попросил своего друга: «Пойди и купи у моего брата картину. Я хочу, чтобы он утешился, что его жизнь была не бесплодной и что он продал по крайней мере одну картину».
Но этот человек, которого он выбрал, не разбирался в живописи, он просто пришел к Ван Гогу и сказал: «Я хочу купить картину».
Полный радости Ван Гог сказал: «Проходите! У меня немного места, но много картин».
«Мне любую», — ответил тот, и это больно ранило Ван Гога.
«Любую? — спросил он. — Вы не хотите взглянуть на картины? Вы не хотите выбрать?»
Тот сказал: «Это неважно, не тратьте мое время. Подойдет любая».
Ван Гог сказал: «Тогда я не буду продавать; это мой брат прислал вас. Убирайтесь и не приходите больше! И скажите брату, что таким образом меня нельзя утешить. Теперь я еще больше ранен — больше, чем когда-либо». После этого даже его брат не предпринимал попыток.