Диалоги китайских мудрецов. Чань-буддийские истории об истине, безумии и радости

Маслов Алексей Александрович

Ведь всякий текст, пускай даже священный, может быть понят неправильно, комментарии на него, пускай составленные древним мудрецом, могут еще дальше увести нас в сторону или, того хуже, создать в нас иллюзию того, что все, что прочитано, и есть наши личные мысли и опыт. А за ним в действительности стоит лишь повторение чужих мыслей, но никак не личное духовное переживание. Читая тексты, человек уподобляет себя героям этих текстов, имитирует их слова, поступки, то есть занимается не столько духовной практикой, сколько подражательством. Конечно, существует немало методов в буддийских школах для того, чтобы правильно истолковать текст, достичь его относительно

точного понимания. Но опасность запутаться в текстах по-прежнему велика, и единственным критерием истинности может выступать лишь чистое, спокойное сознание самого человека. Да и нужна ли для этого священная сутра, долгая молитва или возжигание благовоний – ведь в чистом сердце изначально содержится все понимание мира? А поэтому «не стоит опираться на письмена», – говорит учение Чань. «Взирай непосредственно в свое собственное сердце!» – призывает оно. Все остальное лишь подпорки, побочные средства, которые могут как помочь, так и увести в сторону.

Надо остаться один на один со своим сердцем и через медитацию очистить его – тогда и всякое действие будет безошибочным. Проблема выбора в жизни отпадает сама собой, неразрешимые вопросы исчезают навсегда, они просто не всплывают в твоем сознании.

Чань, или Дзэн, казалось бы, самое известное восточное учение, о котором рассказано уже очень многое. И при этом Чань – молчаливый, неразговорчивый, далекий от рассуждений и интерпретаций. Он не требует размышлений или мучительных раздумий. Он лишь показывает нам, что надо прийти к той точке, где, как сказано в одной из историй, «…умолкают звуки», тогда и «открываются врата к познанию учения Чань». И все эти истории – явные указатели на это место, где кончаются не только звуки и рассуждения, но вообще любые внешние проявления.

Об этой мудрости нельзя поведать напрямую, ее нельзя украсть или подслушать. Но о ней можно прокричать! Так оглушительно громко, что у других заложит уши и они ничего так и не услышат. А разве не так и делается в гунъанях?

Методом воспитания и одновременно проверки являются эти короткие диалоги— гунъани, эти причудливые истории— юйлу, в которых и твоя мудрость, и твое замутнение сознания проявляются сразу и самым очевидным образом. Здесь невозможно сокрыть собственную глупость или пустую имитацию. Если понимание текста сутры можно сымитировать, процитировав, например, чей-нибудь комментарий, то в коротких диалогах все происходит на личностном уровне. Здесь имитировать нечего и невозможно, каждый случай уникален и отражает состояние сознания конкретного человека. И одновременно это не частное мнение некоего наставника, это абсолютная метафора истинного понимания о мире, просто выраженная в такой форме, чтобы это было понятно ученикам.

Созерцая свое сердце, стать буддой

Одним из первых произведений раннего жанра юйлу стала «Сутра помоста Шестого патриарха», рассказывающая о Шестом патриархе Чань Хуэйнэне (VII в.). Вэтом тексте сочетаются сразу несколько традиций, поскольку юйлу как жанр в тот момент только-только зарождался. Прежде всего, в «Сутру помоста» включено несколько не связанных между собой и разных по стилистике частей— догматические и весьма сложные проповеди, автобиографическое изложение жизни самого Хуэйнэна, его беседы с учениками. Если догматическая часть во многом тяготеет к классическим буддийским сутрам, где методично излагается буддийское учение с использованием

того понятийного аппарата, который может быть понятен только посвященным, то беседы с учениками и гостями— это уже прообраз классических юйлу – ярких, образных и афористичных.

Постепенно догматические рассуждения уходили из записей бесед чаньских последователей о жизни их учителя: значительно больший интерес вызывало то, как такие наставники действовали и говорили, а не то, как пересказывали буддийскую традицию. Так зарождается уникальный духовно-философский жанр, которого до этого ни буддийская, ни какая иная восточноазиатская традиция не знали: изложение внутренней сути учения не через поэтапное описывание его постулатов (а именно таковым было собрание индийских буддийских текстов «Трипитака»), а исключительно через личный опыт мастера-наставника. Все учение, по сути, излагалось в коротких диалогах!

Возникновение жанра юйлу именно в рамках чаньской традиции легко объяснимо. Именно с VI–VII вв. чаньские учителя объявляют несколько постулатов, вокруг которых строятся все их дальнейшие проповеди. Основная идея заключалась в том, что в сердце или душе человека уже изначально присутствует буддийская природа (фо син), то есть любой человек аналогичен Будде по всем своим свойствам. Поэтому задача заключается в том, чтобы, «взирая на свое сердце, пробудить в себе будду», а основные принципы гласили: «Непосредственно взирать на природу своего сердца» (чжэнь цзянь синь син), «стать буддой через внезапное откровение» (дунь у чэн фо), «передавать учение от сердца к сердцу» (и синь чуань синь). Апоэтому, как учил Хуэйнэн в «Сутре помоста», «если просветление требует лишь пробуждения сердца, то к чему искать сокровенное где-то вовне? Лишь услышав об учении, занимайся духовной практикой, и тогда Запад (т. е.буддийский рай. – А.М.) окажется прямо перед тобой». По сути, это означало, что весь огромный массив буддийских ранних текстов, прежде всего сутры и комментарии к ним (шастры), утрачивал первостепенное значение. Трактат терял свою сокровенную сущность, оказываясь лишь разводами туши на бумаге, а его место занимали деяния и слепок сознания реального чаньского наставника, которые служили своеобразной матрицей поведения и настроя сознания у учеников.

Конечно, сутры не отрицались вовсе, например такие мастера, как Цаоси Хуэйнэн (638–713), Ма-цзу Даоъи (709–788) и Наньюэ Хуайжан (677–744) высоко ценили «Алмазную сутру», «Сутру высшей мудрости» («Праджня-парамита-сутра»), но основное обучение проходило не через них, а через реальные поступки и диалоги, через очищение сознания посредством медитации. Догматическое знание, связанное, в частности, с буддийской логикой и вероучением, становилось вторичным относительно самостоятельной практики созерцания. В некоторых школах такое отрицание классических текстов доходит до логического абсурда, например наставник Линьцзы Исюань (IX в.) призывал к уничтожению сутр вовсе (хотя сам не уничтожил ни одной и такой призыв был для него скорее «фигурой речи»), а одно из традиционных изображений патриарха Хуэйнэна показывает его рвущим в клочья сутры. На смену суховатым догматическим рассуждениям, отдаленным рассказам о неких индийских учителях, которые были не очень близки обычному китайскому последователю, приходят «свои» герои – чаньские мастера.

Конец ознакомительного фрагмента.