Дикие гуси
Шрифт:
Ну что ж, и здесь прямая состыковка анекдота с житейской мудростью: „Все, что ни делается, — к лучшему“.
„Интересно, к какому „лучшему“, в конце концов, приведет Карабахская эпопея меня?“ — думал Юра перед атакой. Ему и в голову не приходило: о каком „лучшем“ может мечтать неоднократно проклятый человек? Сколько людей, родственников которых он уничтожил так хладнокровно, молили Бога о смерти убийце, проклиная совсем незнакомого им человека! А для наемника главное — „работа“!..
Однажды на построении объявили, что впереди последнее село, после взятия которого — вывод батальона на отдых в Ереван. Вечером к Юре подошел Костя — еще один русский, доброволец из Ленинакана. Приехал воевать потому, что дома нет работы, нет денег, еды и многого другого,
— Давай работать в паре: ты „снимаешь“ азера, а я „потрошу“ его! Трофеи, естественно, не сдавать!
Скрепили союз дружеским рукопожатием.
После нескольких „гениальных“ атак батальона Геворга на село стало ясно: просто так азеров не выбить, потери батальона превышают восемьдесят процентов. Да и атаковать — „абсолютная равнина“. А ночью пришло пополнение. Многие из прибывших видели автомат впервые: учителя, дворники, хронические алкаши, художники — все, кого военная полиция сумела отловить на улицах и вокзалах крупных городов Армении.
Геворг к утру заявил о страшных болях в голове и вести батальоны в атаку „доверил“ Сурику — своей „шестерке“. Тот ничуть не возрадовался такому „доверию“, особенно когда узнал, что позади наступающих устанавливают РПК с оптикой — чтобы новенькие не вздумали попятиться назад.
— Крутая тактика! Да нам в штурмовке придется так же кайфово, как грешникам в аду! — тихонько поделился Юра своими соображениями с напарником-ленинаканцем. Наступило то тревожное утро.
— Ну, ни пуха! — заорал Костя и рванул вперед, на поле. Юра — за ним.
В начале атаки штурмгруппа насчитывала до сорока человек, но в село ворвались лишь семнадцать, а через полчаса боя на ногах держалось всего пять. И здесь Сурик не выдержал.
— Юр-джан, мы отходим, прикрой!
— Хорошая мысль! Слава Богу, хоть прикрыть есть чем, кроме хрена!
Трофейный АКМ, к нему два десятка магазинов и „бабушка“ с сотней патронов! Русский открыл огонь по уже наступающим азерам.
— И маму вашу, и папу, и дедушку с бабушкой туда же! Сколько же вас много на меня одного?! Ей-богу, если вырвусь — уйду в монастырь! — приговаривал между очередями Юра, давая возможность „своим“ унести раненых.
Минут через десять издали, из безопасной зоны, он услышал вопли Сурика:
— Слышишь, Юрик! Уходи к нам, я прикрою! — и следом заработал армянский РПК. „Дикий гусь“ начал отползать, чертыхаясь про себя:
— Сурик, засранец! Да экономь же ты патроны, на хрена длинные очереди?
Последние десять-двенадцать метров ему нужно было не ползти, а бежать.
— Ну-ка, старик, поживее! Вперед! — рванулся он к своим окопам.
И вдруг замолчал пулемет Сурика. А свято место, как известно, пусто не бывает — песню запел ПК азеров. Бронебойно-жгущая пуля догнала Юру за несколько метров от земельного бруствера. От шокового удара в бедро он потерял сознание, а когда очнулся, почувствовал, что правая нога не работает и о ней лучше не вспоминать. Из приятных новостей две: ребята подсунули длинную обломанную ветку, чтобы стянуть его в окоп, и вновь работает РПК армян. Через несколько минут раненый снайпер был уже за гранитной стеной старинного кладбища, а Костя обрабатывал ему рану в бедре, сокрушаясь:
— Эх, не повезло нам, браток!
— Прости, ай, джан, слышишь! — подбежавший Сурик прикладывал руки к груди, — Патроны не рассчитал!
— В гробу в белых тапочках видал я и тебя, и твой пулемет! Ладно, потом разберемся, браток!
Когда стемнело, раненых начали эвакуировать в тыл. А в темноте чего только не случается: Фетисова забыли на нейтральной зоне. Что делать? Кровь остановлена, правда, рана сильно болит. Но не подыхать же здесь, или того хуже — плен. Размышления закончились тем, что он пополз „муравьем“, как когда-то учили в Италии — выбрасывая вперед руки, а затем подтягиваясь на них. Это длилось бесконечно долго…
В восемь утра его подобрал УАЗ „скорой помощи“ в двух километрах от полевого госпиталя. Позже Фетисов охарактеризовал свои впечатления от армянского варианта полевой медицины:
— Шприц разовый — один на всех, максимум обезболивания — димедрол, санитарок и перевязок — ноль, медикаментов — чка (нет), зато Ереван и Степанакерт завалены шикарной „аптекой“, в смысле торговли. Дурдом-солнышко! — вот и все воспоминания…
В следующий раз Юра появился в Карабахе в конце лета, в звании лейтенанта одного из разведывательных батальонов. И приступил к тренировке молодого пополнения — парней лет шестнадцати-семнадцати. А в конце августа один из полевых командиров предложил ему сходить в тыл азеров, за оружием. Сумму от реализации трофеев пообещал разделить пополам. И Фетисов решился.
— Пойду ночью. Утром вернусь. Только присмотрите за постовиками, чтобы они меня раньше времени к аллаху своему на собеседование не отправили!
И ночью ушел. Один, вооруженный ТТ и штык-ножом — дело-то привычное. Задание было выполнено: три автомата, пулемет и пистолет. Где и как добыты, никто не узнал, на все вопросы „герой“ отвечал односложно:
— Не помню!
Только вот штык-нож „хорвата“ весь в крови…
Заказчик был очень доволен — выставил довольно приличный стол, пообещав долю „гуся“ отдать через пару дней валютой. „Получу эти бабки и рвану навсегда отсюда! Хоть в колхоз, хоть в монастырь, только не на войну!“ — думал Фетисов за столом, хмелея то ли от алкоголя, то ли от усталости, а может, от победы, которая стоила жизни пяти туркам. Спустя три дня народный герой вручил ему… сто долларов и ящик водки.
— И это все?
— И за это спасибо скажи, конченый! Ты же русский, и больше можешь получить в тюряге Шуши! Ты что, парень, лучше армян жить хочешь?
— Да ничего я уже не хочу, командир, все понял и так! — Фетисов вышел из кабинета командира полка.
— Ну, все! По-моему, финиш! Пора сказать всем бай-бай!
Возле штаба стоял чей-то УАЗ… с ключами в замке. Командир взвода разведки Карабахских ВС колебался не более секунды…
А в кабинете народного героя шла крутейшая повальная пьянка, и только к утру хватились одного из командирских УАЗов. Машина мокла под утренним дождичком у поста 510, от которого еще в три часа ночи стартовала странная процессия: впереди — два армянских постовика со связанными руками и висевшим на шее оружием, а за ними — офицер разведки, въедливо объясняющий, куда ступать на минном ноле, чтобы не соскользнуть с одному ему ведомой дорожки — в тыл к азерам. Надежда у Фетисова, человека без паспорта, на сей раз была только одна — вырваться хоть как-то на Родину. На свою Родину!..»
— Ну, и где же он теперь, твой друг Юра Фетисов? — спросила Юлька, морща нос. — Что он поделывает? В рэкетирах, небось ходит, крутым заделался? Или в Чечню снайпером завербовался? Там сейчас очень нужны такие вот «герои» — и нашим, и вашим, и себе!
— Нигде он не ходит! — хмуро ответил Айс. — Отходился!
— А ну, рассказывай! — теперь уже потребовали все…
«Одинокий „дикий гусь“, перейдя вместе с армянскими заложниками на сторону азеров, попал, по чистой случайности, на территорию, которую контролировали афганские моджахеды, помогавшие Баку в „священной борьбе с неверными“. Может, поэтому, несмотря на добровольную сдачу в плен, да еще с заложниками и оружием, просьба Фетисова об отправке на Родину выполнена не была. Четыре месяца он находился под обработкой с целью привлечения к работе инструктором. Наконец, не выдержав голода и побоев, приступил к обучению азеровских снайперов. К ведению боевых действий и обладанию оружием не допускался, содержался под круглосуточной охраной. Вскоре, как личный пленник командира взвода моджахедов, попал в Чеченскую республику — уже после вывода афганских формирований из Азербайджана. Снова содержался под стражей. За отказ тренировать уже чеченских снайперов был расстрелян, а его труп сожжен. Место захоронения установить не удалось…»