Дикий берег
Шрифт:
Однако сегодня Том молчал, вздыхал, поглядывал на Стива и качал головой. Прихлебывал чай. Я расстроился. Лучше бы он что-нибудь рассказал. Придется идти домой под дождем, а отец вечно экономит дрова, в хижине колотун, и долго после ужина – рыбы с хлебом – я буду сидеть над углями в промозглой тьме… Бетонка, серая на фоне мокрой лесной зелени, казалась дорогой исполинов, и я думал: неужели автомобили никогда по ней не помчатся?
Глава 3
Снаряжать караван на толкучку собиралось почти все население Онофре. У поворота на Бэзилонский перевал нас толклось человек двадцать – кто грузил рыбу в установленные на подводы лодки, кто бегал в долину за позабытыми вещами, кто орал на собак, которые раз в жизни сгодились на что-то путное – тащить подводы. Запрячь их была сущая мука. Вокруг подвод народ ссорился из-за места. Лодки, установленные на легкие железные рамы с двумя колесами,
У берега небо было цвета простокваши, но, когда мы свернули с бетонки в долину Сан-Матео, солнце начало пробиваться сквозь тучи и зеленые холмы засверкали под его лучами. Дорога – старинная, асфальтовая, в гравийных заплатках там, где мы заровняли ямы, – сужалась, и караван растянулся.
Стив и Кэтрин в обнимку шли за подводами. Я сидел на краю лодки, волочил ногу по асфальту и смотрел на них. Кэтрин Мариани я знаю с рождения и почти с рождения боюсь. Ее семья живет по соседству с нашей, так что видимся мы постоянно. Она старшая из пяти девиц, и в детстве вечно нас воспитывала, вечно раздавала оплеухи за попытку стащить ломоть хлеба или пройти полем. К тому же она всегда была рослой – помню, свалит меня пинком тяжелого башмака и сердито смотрит сверху вниз. Я тогда считал ее редкой образиной. Лишь года два назад, когда мы сравнялись ростом, я понял, что она хорошенькая. Вздернутый носик плохо смотрится снизу (честно говоря, походит на свиной пятачок), да и крупные губы тоже, а сверху – вполне ничего. В прошлом году у них со Стивом началась любовь, так что остальные девчонки хихикали и гадали, скоро ли свадьба; в итоге мы сдружились, и Кэтрин больше не казалась мне огородным пугалом со скалкой. Сейчас мы поддразнивали друг друга, вспоминая старое время.
– Подкреплюсь-ка я хлебом с первой подводы. Думаю, никто не против.
– Только тронь, я так тебя пну – будешь лететь до Онофре, Генри, зайчик.
Николен рассмеялся. В поездках он всегда веселел – семья оставалась в поселке, так как отец не хотел пропустить и дня рыбалки. Когда собаки начинали скулить, Стив толкал их, дразнил, подбадривал, а они весело скалились и облизывали его, готовые тянуть подводы весь день только потому, что Стив так заразительно хохочет. У Николенов много собак, и в основном они промышляют крыс на обрывах. Стив их выдрессировал, чтобы не лаяли, когда он уходит и приходит ночью. Мы с отцом собак не держим – счастье, что сами-то кормимся, но Николеновы псы меня любят. «Хорошие собачки», – сказал я им, когда Стив вернулся к Кэтрин.
До толкучки – большого парка с редкими эвкалиптами – добрались около полудня. Солнце сияло, больше половины участников уже собралось. В кружевной тени пестрели навесы и флаги, стояли подводы, остовы автомобилей и длинные столы, прохаживались нарядно разодетые люди, от костров поднимались струйки дыма, заливисто лаяли псы.
Ведя собак в поводу, мы обогнули толпу и прошли к отведенному нам месту. Поприветствовали соседей – пастухов из каньона Талега, сгребли кизяк на кострище, часть подвод разгрузили, остальные составили квадратом наподобие столов. Я помог Рафаэлю натянуть тент над лодками с рыбой. Старик восторженно взглянул на белый круглый навес, под которым устроились пастухи, показал нам со Стивом и сказал:
– В старину такие привязывали на спину, прыгали с самолета и пролетали под ними тысячи футов.
– А окуни играли в бейсбол, – сказал Стив. – Не рано начал отмечать, а, Том?
Старик обиделся, мы рассмеялись. Собаки путались под ногами, пришлось отвести их подальше, привязать к деревьям и утихомирить рыбьими головами. Когда мы вернулись, торг уже начался. Из прибрежных поселков на толкучке был только наш, поэтому покупатели валили валом. «Онофре здесь», – услышал я. «Глянь, какая мидия, – донеслось с другой стороны. – Прямо сейчас и съем». «Рыба, кому рыбу?!» – нараспев кричал по-испански Рафаэль. Заявились даже мусорщики из Лагуны – живут у самого моря, а не могут поймать ни рыбешки. «Спрячьте ваши десятицентовики, мадам, – говорил Док. – Мне нужны ботинки, ботинки, и я знаю – у вас есть». «Берите десятицентовики и купите на них ботинки у кого-нибудь другого; у меня уже кончились. В Синей Книге сказано: за рыбину – десятицентовик». Док поворчал и согласился. Я принес дров, на этом моя сегодняшняя работа кончалась. Иногда я торгую одеждой; сперва покупаю у мусорщиков драную,
Ярмарочная жизнь кипела. Прошла женщина в длинном лиловом платье и с куриной клетью на голове, за ней двое парней в одинаковых полосатых красно-желтых штанах и синих рубахах, следом, в компании расфуфыренных приятелей, еще тетка в лопающихся по швам узких радужных брючках.
Мусорщиков можно отличить не только по одежде. Они всегда громко разговаривают – почти орут. Наверно, боятся тишины развалин. Том говорит, от жизни в разрушенных, городах мусорщики сходят с ума – все до единого. Я глядел на прохожих и соглашался с Томом – у них были такие глаза, пустые и неприкаянные, словно они ищут и не могут найти какого-то захватывающего дела. Я особенно приглядывался к тем, что помоложе, гадая, не они ли гнались за нами в Сан-Клементе. Нам и прежде случалось драться, на толкучках или в долине Сан-Матео, когда камни летали, как бомбы, но я не знал, эти ли ребята подстерегли нас в Сан-Клементе. Двое как раз проходили мимо – в белых-пребелых костюмах и белых шляпах. Я улыбнулся. Мои голубые джинсы, латаные-перелатаные под коленями, давно выцвели до белизны. Весь народ из новых поселков был одет примерно так же – в старье, которое держится на заплатах и честном слове, иногда в новое, сшитое из лоскутков или телячьей кожи. Если ты так одет, значит, ты здоров и в своем уме. Думаю, мусорщики своей одеждой хотят сказать, что они богаты и опасны. За компанией пастухов проплыли несколько мусорщиц в кружевных платьях – на каждое пошло ярдов по шесть ткани, если не больше, и ярда два волочилось по земле. Мотовство.
Из нашего лагеря вышла Мелисса Шенкс. Она несла корзину с крабами. Я, не задумываясь, вскочил и окликнул:
– Мелисса!
Она обернулась, и я расплылся в дурацкой улыбке:
– Помочь донести, что выменяешь на свой товар? Она подняла брови:
– А если бы я шла за пачкой иголок?
– Тогда, наверно, обошлась бы без помощников.
– Верно. Однако, на твое счастье, я иду за бочонком и буду рада помощи.
– Отлично.
Мелисса иногда бывает в пекарне – она подружка Кристин, сестренки Кэтрин. В других местах мы не встречаемся и почти не знакомы. Ее отец, Эдисон Шенкс, живет на Бэзилонском холме и с поселковыми почти не знается.
– Здорово, если тебе отдадут бочонок за столько крабов, – сказал я, заглянув в корзину.
– Знаю. Синяя Книга говорит, что это возможно, хотя придется поторговаться.
Она уверенно тряхнула длинными черными волосами, такими густыми и ухоженными, что в солнечном свете казалось – они украшены самоцветами. Хорошенькая: зубки острые, носик тонкий, кожа белая, гладкая. У губ – целый запас осторожных, серьезных, капризных гримасок; тем приятнее редкая улыбка. Я так уставился на Мелиссу, что столкнулся с какой-то бабусей. Та выругалась по-испански.
– Извини, мамаша, я загляделся на девушку…
– Так и держался бы.
– Будет исполнено, мамаша. – Я подмигнул, ущипнул старушенцию (она с улыбкой хлопнула меня по руке), догнал Мелиссу (она тоже улыбалась) и взял под локоток. Мы весело двинулись вдоль главной аллеи искать бондаря. Решили идти в лагерь каньона Трабуко, где собирались фермеры – они обычно хорошие мастера по дереву.
Над лагерем Трабуко поднимался дымок, перламутровый в кружевной тени эвкалиптов. Запахло мясом – жарили разрубленного пополам бычка. Пиршество привлекло заметную толпу. Мы с Мелиссой обменяли краба на два ребрышка и остановились поесть и понаблюдать за паясничаньем трех разбитных мусорщиков, которые требовали шесть ребер за коробку английских булавок. Я уже собрался пройтись на их счет, когда вспомнил, что Мелиссин отец, по слухам, водит компанию с мусорщиками. Эдисон ходит торговать по ночам, и никто не знает, что он выручает у мусорщиков за товар, что за работу, а что просто ворует… Сам вроде мусорщика, только живет не в развалинах. Я молча жевал мясо, внезапно поняв, как мало знаю про девушку рядом со мной. Мелисса обглодала ребрышко, как собака, поглядывая на шипящее над костром мясо. Вздохнула.
– Хорошо, но бочек не видать. Придется заглянуть к мусорщикам.
Я согласился, хотя это означало, что придется торговаться насмерть. Мы прошли на северный край толкучки, где остановились мусорщики – наверно, чтобы сохранить путь к отступлению. И сам лагерь, и товар здесь были иными: почти никакой еды, только несколько женщин охраняли лотки с пряностями и консервированными деликатесами. Мы миновали дядьку в блестящем синем костюме – он расстелил на траве одеяло и торговал инструментами всевозможных форм и размеров. Часть инструментов были ржавые, часть – ярче серебра. Мы пытались угадать, что зачем нужно. Одна штуковина вызвала у нас смех: оранжевая трубка, а в ней проволочка с двумя зажимами на концах.