Дикий Билл

Николс Джордж Уорд

Парни промолчали, и мы разошлись. Через полчаса генерал Кёртис узнал, что я с мятежниками. Но как пересечь реку? Это ставило меня в тупик. После того, как я побывал в дозоре, я не волновался, что меня застрелят. Я стрелял в наших парней, а они – в меня, и мы нарочно промахивались. Но меня волновало, как пересечь реку. Наконец, после долгих раздумий я, как обычно, решил, что самый лучший и самый безопасный план – это самый смелый план.

У нас в роте был один сержант, который хвастался, что он мог победить любого в полку. Он клялся, что убил больше янки, чем любой другой человек в армии, и что он мог пойти на такой риск, на какой никто не пойдёт. Однажды, когда он говорил такое, я подошёл и предложил

поспорить на наших коней, что я обгоню его на открытой местности и при этом буду ближе к янки, чем он. Он пытался увильнуть, но люди подняли шум, назвали его трусом и хвастуном, поэтому он вынужден был согласиться. И вот мы сели на наших коней. Но перед тем как подойти к солдатам Союза на расстояние выстрела, я пнул своего коня и поднял его на дыбы, чтобы они могли увидеть, кто я. Потом мы медленно, бок о бок поехали к берегу реки.

Наверное, тысяч десять собрались посмотреть на нас. Кроме мятежников, которые не плакали бы, если бы нас убили, наши парни тоже пришли. Незаметно они целыми тысячами спустились к реке. Их дозоры стреляли в сержанта. Не знаю, боялись ли они попасть в меня, но меня ни разу не задели. Под таким градом пуль сержант показал себя смелым парнем.

Скоро мы приблизились вплотную к реке, и один из солдат янки завопил:

«Молодец, Дикий Билл!»

Тут сержант что-то заподозрил. Он повернулся и прорычал:

«Клянусь богом, я так и знал, что ты янки!»

Он тут же достал револьвер, но было слишком поздно: я успел послать в него пулю. Я бы не убивал его, если бы он меня не заподозрил. Я был вынужден.

Когда он скатился с седла, я взял его коня за поводья и как можно скорее бросился в воду. Когда я застрелил сержанта, наши парни подняли невероятный крик и открыли мощный огонь по мятежникам, а те начали палить в меня. Но я глубоко нырнул, и надо мной был конь. Я схватился за его за хвост и направлял к противоположному берегу, а другой рукой я держал коня сержанта за поводья. Это была самая горячая ванна в моей жизни. Ух! Две минуты пули разрезали воду. Но мятежникам мешали поднятые нами брызги, а наши парни скоро заставили их скрыться. После некоторого барахтанья на берегу я добрался до кустов с двумя конями и без единой царапины.

Признаюсь, – сказал скаут, поглаживая свои длинные волосы, – я был горд, когда наши парни привели меня в лагерь, и генерал Кёртис поблагодарил меня перед множеством генералов.

Но больше я такого не повторял. После этого я не был на разведке в армии Прайса. Меня слишком хорошо знали. Сами понимаете, быть пойманным – это не очень полезно для здоровья».

История скаута о том, как он переплыл реку, должна была удовлетворить моё любопытство. Но я особенно желал услышать историю о кровопролитном бое с бандой головорезов в начале войны, когда он в одиночку убил десятерых человек. Я слышал эту историю от офицера регулярной армии, который спустя час видел Билла и десятерых мертвецов – одни были убиты пулями, а другие зарезаны ножом.

Когда я сейчас пишу эту историю по заметкам, которые делал во время разговора со скаутом, я сознаю, что она крайне неправдоподобна. Но когда я слышал её из его уст, я вспоминал историю из Библии, как Самсон побил ослиной челюстью тысячу человек. Когда я смотрел на этот великолепный образец человеческой силы и смелости, он казался мне соединением Самсона и Геракла, и я считал, что его достижениям нет предела. Тот, кто четыре года видел такие героические, доблестные деяния, какие бывают на войне, обладает склонностью больше доверять людям. Правдива эта история или нет, частично или полностью, но тогда я верил каждому слову

Дикого Билла, как верю сегодня.

«Я не люблю говорить о деле Маккэндлеса, – сказал Билл в ответ на мой вопрос. – Когда я о нём думаю, у меня мурашки бегут по коже. Иногда я вижу об этом сны, и тогда просыпаюсь в холодном поту.

Понимаете, этот Маккэндлес был главарём банды головорезов, конокрадов, убийц, которые держали в страхе всех на границе. Как только они появлялись, у всех начинались неприятности. Я знал их в горах. Они притворялись трапперами, но, на самом деле, скрывались от палача. Маккэндлес был самым большим мерзавцем из всех и всегда хвастался, на что он способен. Как-то я победил его в стрельбе, а потом в борьбе. И уж будьте уверены, что я бросил его не так, как вы бы бросили ребёнка. Ну, он после этого и взбесился и поклялся, что когда-нибудь мне отомстит.

Когда началась война, мы в горах встали на разные стороны – кто Юга, кто Союза. Маккэндлес и его банда были головорезами с границы Канзаса, и они, конечно, перешли к мятежникам. Скоро он куда-то уехал, и я не думал о нём, пока он не перешёл мне дорогу. Но он про меня не забыл.

В шестьдесят первом году я был проводником у кавалерийского отделения, которое пришло из Кэмп-Флойд. Мы были в южной Небраске, почти у границ Канзаса, и однажды я ушёл из лагеря, чтобы навестить дом своего старого друга – миссис Уолтмен. Я взял только один револьвер. Хотя началась война, я не думал, что мне понадобятся оба револьвера, да и в любой потасовке один – это лучше чем дюжина, если вы хорошо стреляете. Я увидел на дороге несколько индеек и застрелил одну на ужин.

Я подъехал к миссис Уолтмен, спрыгнул с коня и подошёл к дому. В доме, как в большинстве домов в прерии, была только одна комната и две двери – спереди и сзади.

«Как дела, миссис Уолтмен?» – весело спросил я.

Когда она меня увидела, то побелела, как полотно, и закричала:

«Это ты, Билл? О, боже! Они тебя убьют! Беги, спасайся! Они тебя убьют!»

«Кто собирается меня убить? – сказал я. – В эту игру можно играть вдвоём».

«Это Маккэндлес со своей бандой. Их десять, у тебя нет шанса. Они только что проехали по дороге мимо кукурузного хранилища. Они будут здесь через пять минут. Маккэндлес протащил пастора Шипли по дороге на аркане. Проповедник умер от удушья, и лошади топтались по нему. Маккэндлес знает, что ты пришёл с этим отрядом янки, и поклялся, что перережет тебе горло. Беги, Билл, спасайся! Но слишком поздно. Они идут сюда».

Пока она говорила, я вспомнил, что у меня только один револьвер, и один заряд потрачен. На столе лежал рожок с порохом и несколько кусочков свинца. Я засыпал порох в пустую камору и забил свинец, ударяя стволом о стол. Только я вставил капсюль, как услышал крик Маккэндлеса:

«Здесь лошадь этого чёртова янки Дикого Билла! Он здесь! Мы с него шкуру сдерём!»

Если бы я и думал о бегстве, то сейчас было слишком поздно. Дом был моей лучшей крепостью. Я не думал, что сумею выйти из комнаты живым».

Скаут прервался, встал со своего места и в сильном волнении зашагал туда-сюда.

«Я расскажу вам, что произошло, полковник, – продолжил он через некоторое время. – Я был не против потасовки с какими-нибудь парнями. Застрелить парочку, а остальные сами разбегутся. Но в банде Маккэндлеса были беспощадные, жаждущие крови дьяволы, которые дрались, пока могли жать на спусковой крючок. Я был во многих передрягах, но редко молился. Сейчас я молился.

«Обойдите дом, чтобы он не ушёл!» – завопил Маккэндлес.