Дикий горный тимьян
Шрифт:
Она не обернулась.
— Я уложила его в свою кровать. Он больше не плачет. Наверное, он скоро снова заснет.
Оливер решил, что повернутый к нему затылок выражал непримиримость. Он поставил пакет с бутылками и, подойдя к ней, повернул ее к себе лицом.
— Ты сердишься?
— Нет, просто беспокоюсь.
— Сейчас я все объясню.
— Придется.
Она снова повернулась к мойке и занялась салатом.
— Я не стану ничего объяснять, пока ты не будешь слушать как полагается. Брось свой салат, иди сюда и сядь.
— Мне казалось, ты проголодался. Уже очень поздно.
—
Он купил бутылку вина и еще одну бутылку виски. Пока Виктория развязывала фартук и водворяла его на место, он нашел кубики льда и налил в стаканы виски. Она ушла в гостиную, и он пошел вслед за ней. Виктория сидела на низенькой табуретке спиной к камину. Она не улыбнулась ему. Он подал ей стакан и поднял свой.
— Ну, что, за встречу?
— Хорошо, за встречу. — Тост, как будто, был безобидный.
Стакан обжигал холодом пальцы. Она отпила немного и почувствовала себя лучше. Во всяком случае, была почти готова услышать то, что собирался сказать Оливер.
Он уселся на край дивана и посмотрел ей в глаза. На нем были джинсы с художественными заплатами на коленях и поношенные, все в пятнах, замшевые ботинки. Виктория невольно задумалась о том, на что он мог потратить плоды своего писательского успеха. Возможно, на виски. Или на дом в более благоприятном районе Лондона, нежели задворки Фулем-стрит, где он жил прежде. Она подумала о большом «вольво», стоявшем у ее дверей. Вспомнила золотые часы на его длинном тонком запястье.
— Нам нужно поговорить, — сказал он снова.
— Говори.
— Я думал, ты вышла замуж.
— Это ты уже говорил. Когда я открыла дверь.
— Но ты не замужем.
— Нет.
— А почему?
— Не встретила человека, за которого хотела бы выйти замуж. А может быть, не нашла человека, который хотел бы взять меня в жены.
— Ты продолжаешь учиться в художественном колледже?
— Нет, я бросила его через год. Учеба шла плохо. У меня был небольшой талант, но, чтобы стать художником, этого мало. Ничто так не удручает и не отбивает охоту к учению, как недостаток таланта.
— И чем же ты сейчас занимаешься?
— Работаю. В магазине женского платья на Бошамп-Плейс.
— Не Бог весть что.
Виктория пожала плечами.
— Ничего, сойдет и это. — На самом деле они должны сейчас говорить не о Виктории, а об Оливере.
— Оливер…
Но он не хотел слушать ее вопросы, возможно, потому, что еще не решил для себя, как на них отвечать, и поспешно перебил ее.
— Как прошел вечер?
Виктория поняла, что он всячески увиливает от разговора. Она пристально взглянула на него, а он встретил ее взгляд с невинным видом, за которым таилась настороженность. И она подумала: «Какая разница? Ведь он сказал, что у нас масса времени, целая вечность. Рано или поздно ему придется все объяснить». И ответила:
— Как обычно. Много гостей. Много спиртного. Все разговаривают ни о чем.
— А кто привез тебя домой?
Она очень удивилась. Неужели он так этим заинтересовался, что даже решил спросить ее? А потом вспомнила, что его всегда интересовали люди, неважно, знал он их или нет и нравились
— Один американец.
— Какой американец? — тут же заинтересовался он.
— Просто американец.
— То есть лысый, средних лет тип, обвешанный камерами и фотоаппаратами? Серьезный? Искренний? Ну, давай выкладывай. Ты же должна была что-нибудь заметить.
Конечно, Виктория заметила. Он был высокий, хотя и не такой, как Оливер, но более плотного телосложения, широкоплечий, подтянутый. Он выглядел так, словно в свободное время до изнеможения играет в сквош или по утрам бегает трусцой по парку в кроссовках и теплом тренировочном костюме. Курчавые жесткие волосы, которые, если их коротко не стричь, выходят из повиновения. Но у него волосы были искусно подстрижены, возможно, самим мистером Трампером или каким-нибудь другим известным мастером в одном из самых престижных мужских парикмахерских салонов Лондона. Его голову, которой мастер придал прекрасную форму, они облегали, как мягкий плюш.
Она вспомнила выразительные черты лица, загар и чудесную белозубую американскую улыбку. Почему у всех американцев такие красивые зубы?
— Нет, он совсем не похож на нарисованный тобой портрет.
— А как его зовут?
— Джон, фамилию не помню. Не расслышала, когда миссис Ферберн представляла нас друг другу.
— Ты хочешь сказать, что сам он ни разу ее не назвал? Тогда он не стопроцентный американец. Они без конца напоминают тебе, как их зовут и чем они занимаются, даже не спрашивая, хочешь ли ты с ними знакомиться или нет. «Хай! — он прекрасно сымитировал нью-йоркский акцент. — Джон Хакенбекер. „Консолидейтед алюминиум“. Очень рад за вас, что вы познакомились со мной».
Неожиданно для себя Виктория улыбнулась. Ей вдруг стало стыдно, как будто она обязана была вступиться за молодого человека, который привез ее домой в своем элегантном «альфа-ромео».
— Ты ошибаешься. Он совсем не такой. К тому же завтра улетает в Бахрейн, — добавила она, как будто это могло послужить очком в пользу американца.
— А-а. Так он в нефтяном бизнесе.
Виктория начала уставать от его нападок.
— Понятия не имею.
— Кажется, ты на удивление мало узнала о своем новом знакомом. О чем же вы тогда говорили, черт возьми?
Вдруг его осенило, и он улыбнулся.
— Кажется, я знаю. Вы говорили обо мне.
— О тебе я уж, конечно, не говорила. Но думаю, сейчас самое время, чтобы ты рассказал о себе. И о Томасе.
— А при чем здесь Том?
— Ладно, Оливер, не увиливай.
Он засмеялся, заметив ее раздражение и досаду.
— Не очень-то я любезен, да? А ты скоро лопнешь от любопытства. Ну, так знай: я его украл.
Это признание было настолько хуже всех ее опасений, что Виктория, сделав глубокий долгий вдох, едва не задохнулась. Немного успокоившись, она спросила: