Дикое поле
Шрифт:
— Кто это? — насторожился Тимофей.
— Свои, — радостно засмеялся Куприян. — Не подвели.
— Откуда они знали, что мы выйдем здесь? — не отставал Тимофей, держа наготове оружие.
— Ходили вдоль берега, — объяснил старый казак. — Я предупредил, что из дома нам, возможно, придется выбираться через подземелье.
Лодка ткнулась в прибрежную гальку, и Тимофей не поверил своим глазам: на ее носу стоял купец Спиридон.
— Живей, живей! — поторапливал он. — Все удачно?
— Да, — улыбнулся ему Головин. — Куда мы теперь?
— Домой! — Куприян от души хлопнул его по спине
— Пардон! Пусть меня съедят галерные крысы, но дом у всех в разных местах, — насупился Жозеф, галантно подсаживая девушек в лодку.
— Сейчас надо поскорее убраться отсюда, — резонно заметил Сарват, потирая вздувшуюся на лбу шишку — где-то в темноте галереи он неосторожно распрямился и боднул выступ низкого свода.
— Иди! — Куприян махнул рукой Белометти, понуро стоявшему поодаль.
— Синьоры, синьоры! — закричал да Камерино. — Вы же мне обещали!
— Ах да! — Жозеф бросил к его ногам две шпаги. — Это вас устроит?
— Вполне! — Антонио поднял их и твердым шагом направился к Джакомо. Подойдя, он протянул ему оба клинка. — Выбирайте, синьор иезуит. По-моему, здесь вполне подходящее место. Нам никто не помешает!
Помогая поднимать парус, Тимофей бросил взгляд на удаляющийся берег. Антонио и Джакомо скинули камзолы и остались в одних рубашках. Вот они смерили длину клинков и разошлись в разные стороны, но тут же резко повернулись и бросились навстречу друг другу…
Керболай медленно брел по выжженной солнцем пустыне, тяжело вытаскивая усталые ноги из рыхлого, сыпучего песка, покрывавшего все вокруг насколько хватало глаз. Лучи косматого солнца нестерпимо жалили голову и спину, выжимая из ослабевшего тела последние капли влаги. В ушах начали глухо рокотать барабаны, с каждым шагом их удары становились все чаще и чаще, больно отдаваясь в голове: он знал, это стучала его сгустившаяся кровь, предвещая скорую потерю сознания от жары, голода, жажды и усталости.
Он уже не помнил, когда отправился в путь и куда идет, не помнил, сколько дней он в этом палящем аду, не помнил, откуда вышел, и лишь как заклинание повторял свое имя, чтобы не забыть и его: Керболай, Керболай, Керболай…
Где-то очень далеко, за барханами, тонко шуршавшими струйками осыпающегося песка, остались селения лурдов — нищих и безответных людей, не раз взрывавшихся отчаянными восстаниями против шаха, который с невероятной жестокостью подавлял их, утопив в крови. Кровь? Да, это стучала в ушах его кровь, мешая слышать неумолчный и страшный шорох песчинок, похожий на шипение змеи, готовой ужалить тебя в самое сердце. Проклятая пустыня пела ему прощальную песню, терпеливо дожидаясь, пока обессиленный человек упадет и не сможет подняться. И тогда она укроет его саваном из мириадов песчинок, предварительно высушив на солнце до костяной твердости. Или обитатели пустыни, прячущиеся до наступления темноты в глубоких норах, выползут, чтобы справить жуткую тризну, по кусочкам растащив то, что еще недавно было живой плотью, а коварное солнце и суровый горячий ветер выбелят кости и только потом скроют их под толщей песков.
Его столько раз обманывали миражи, что он не поверил глазам, когда увидел нечто светлое и
Однако пустыня зло посмеялась над ним: пока он взбирался на бархан, падая и вновь поднимаясь, струи песка скрыли вожделенный предмет, и сколько Керболай ни пытался найти его, разгребая потрескавшимися ладонями сухой песок, ничего не обнаружил. Он хотел рассмеяться, но рот не открывался. Тогда он посмотрел вперед и увидел, что за барханом простирается голая каменистая равнина и среди разноцветных камней тут и там раскидано множество тыкв.
Он поспешил к ним, не ощущая ни горячего ветра, секущего лицо песчинками, ни палящего зноя. Откуда только взялись силы? Керболай чуть не бегом припустился к камням и рухнул на колени перед первым сосудом. Протянул к нему дрожащие почерневшие руки.
— Намаз ягана чикмаз! Лицом к пустыне не молятся, — вдруг сказал кто-то по-турецки у него за спиной.
Но Керболай не удивился и не обратил внимания на эти слова. Какое ему дело до них, если сосуд, в котором еще могла остаться вода, — вот он, перед ним! Он жадно схватил его и с ужасом увидел, что это не тыква, а человеческий череп!
Поднявшись, Керболай зло пнул его ногой, и череп покатился, глухо стуча по камням и мелькая темными провалами глазниц. А вокруг лежало множество черепов, и совсем свежих, и уже готовых обратиться в прах при малейшем прикосновении.
— Педер-сухте! Сын сожженного отца! — обругал его по-персидски тот же голос. — Что ты делаешь?
Керболай обернулся и увидел иссохшего старца в белых широких одеждах. Его длинная седая борода спускалась почти до колен, узловатые пальцы крепко сжимали посох, черные глаза смотрели осуждающе.
— Воды! Дай воды, — прохрипел Керболай и не узнал своего голоса.
— Ты разве пьешь воду? — удивился старик, но лицо его оставалось бесстрастным. — Иди за мной!
Он повел рукой, и вдруг появились скалы с темным зевом пещеры. Керболай, следуя за старцем, вошел в прохладную полутьму и принял из его рук чашу. Заглянув в нее, он увидел, что она наполнена кровью. Но ему было уже все равно, и он выпил чашу до дна, чувствуя, как медленно затихает, удаляется грохот барабанов, разрывавший уши.
— Смотри!
Старик подвел его к черному, гладкому, как зеркало, камню, в глубине которого загадочно мерцали синеватые искры. Керболай взглянул на свое отражение и изумился — там стоял маленький, тщедушный человечек в богатых одеждах, но у него не было головы!
— Это я? — Керболай недоуменно оглянулся.
— Ты, — мрачно подтвердил старик.
— А голова? Где моя голова?
— Ты только что пнул свою голову ногой, Фасих-бей!..
Евнух вскрикнул и проснулся, весь дрожа, словно в лихорадке. Какой страшный и зловещий сон! И откуда отшельник мог знать его имя, которое он давно изменил? Так давно, что уже и сам начал забывать, как его звали когда-то. Неужели ему во сне явился дух пустыни, про которого он слышал в детстве столько жутких сказок?