Дикое животное и человек
Шрифт:
Сердечные слова благодарности, которые я вскоре после этого получил из России, убедили меня в том, что мой интерес, привлеченный тем маленьким эпизодом, отнюдь не был односторонним».
Но Рудольф Златин никогда в жизни не добирался до юга России, а Фридриху Фальц-Фейну, несмотря на то что он был одним из самых богатых любителей животных во всем мире, тоже ни разу не удалось осуществить своих заветных планов насчет экспедиции в Африку.
Мы едем, едем, и я начинаю у шоферов встречных машин расспрашивать, на правильном ли мы пути к Аскании-Нова? Мой таксист не слишком-то в этом уверен: ему еще ни разу не доводилось совершать столь дальних поездок за пределы города Херсона. Мы сворачиваем резко с основного шоссе на боковое (здесь все дороги поворачивают под прямым углом) и едем дальше. Какой-то трактор тащит комбайн, поднимая к небу облако черной пыли. Тракторист по нашей просьбе останавливается. Черное облако медленно уплывает назад. Знает ли он, где Аскания-Нова? Ну разумеется же — вон там! И он указывает рукой на темнеющую на горизонте полосу деревьев. Да какая там полоса — это целый лес!
Но деревья эти совершенно особенные, и о них мне хотелось бы сначала немного рассказать…
История удивительного леса посреди голой степи ведет свое начало, как ни странно… от овец. Когда по окончании испанской войны за престолонаследие испанцы наконец разрешили вывоз за пределы страны своих знаменитых тонкорунных овец-мериносов, овцеводство стало развиваться повсеместно, в том числе и в Германии. Так, в герцогстве Анхальт, например, научились так прекрасно отбеливать и сортировать овечью шерсть, что ее скупали даже ткацкие предприятия Англии. В герцогских владениях выпасалось тогда свыше 100 тысяч овец-мериносов, однако увеличить свое стадо герцог не мог — для этого его поместье Ан-хальт-Кетхен было слишком мало. Именно по этой причине да еще потому, что герцог состоял в родстве с русской царской фамилией, ему и пришла в голову блестящая идея основать на безлюдной, только недавно освоенной Россией южнорусской степи своего рода Анхальт-Кетхенскую колонию. И он добился желаемого. Ему и на самом деле отмерили 480 квадратных километров— территорию, превышающую по своим размерам сегодняшнюю Землю Бремен. Более того: первые десять лет ему не приходилось вносить за пользование этой землей никаких налогов! В честь графства Аскании (на северной стороне Гарца) он назвал свои новые гигантские владения Аскания-Нова.
11 августа 1828 года началась одна из самых рискованных «овечьих Одиссей», известных в мировой истории. 2886 тонкорунных овец, два быка, восемь коров, восемь лошадей и 23 персоны обслуживающего персонала отправились пешком из Анхальта к Черному морю. На трех повозках везли сундуки с одеждой, домашней утварью и инструментом, а также мешки с посевным материалом. Кавалькада двигалась довольно быстро: в день она проходила от 15 до 20 километров. Ровно 1000 овец осталась зимовать в одном поместье в Познани, и, когда все стадо прибыло в Таврическую степь, оказалось, что не хватает всего лишь 35 овец. Еще удачнее прошел перегон 5300 овец в следующем году, а к 1830 году в Аскании-Нова благополучно собралось уже около восьми тысяч овец. Там же поселилось 130 немцев, среди которых имелся один учитель, один винодел, несколько мастеровых и сортировщиков шерсти.
Однако ожидаемого предприимчивым семейством Кетхенов бурного притока денег и шерсти не последовало. Наоборот, из кассы маленького герцогства приходилось вкладывать все больше и больше полновесных талеров в «русское предприятие». Когда советник администрации Ауэ поехал в качестве ревизора в далекую степь, от него пришло совершенно уничтожающее донесение в Кетхен. Оказывается, между служащими колонии шла непрерывная свара. Десять тысяч виноградных лоз, высаженных в этой безлюдной степи, засохли, та же участь постигла и фруктовые деревья; никак не хотели давать урожай в условиях засухи и зерновые культуры. Главный управляющий колонии, распродавая часть стада, по-видимому, разрешал покупателям каждый раз самим выбирать себе овец. Таким образом, наилучшие экземпляры оказались повыбранными, а оставшиеся 32 тысячи голов имели весьма неприглядный вид. Одних невыплаченных окладов в бухгалтерских книгах значилось на 40 тысяч рублей. Все хозяйство Аскании-Нова — предмет всеобщих насмешек, потому что степью никогда еще так безголово не распоряжались. «По-видимому, у этого герцога Анхальта какие-то неисчислимые сокровища, если ему ничего не стоит содержать здесь такое бесперспективное и разваливающееся хозяйство!» Вот в таком примерно роде отзывались соседи об этом поместье.
Сохранить его удалось в общем-то только благодаря милости царя, который по-прежнему не облагал злополучное владение ни налогами, ни царскими податями. Но когда в 1847 году со смертью герцога Генриха род Анхальтов-Кетхенов угас, его наследник, герцог Анхальт-Дессау, воспользовался первым удобным случаем, чтобы отделаться от этой досадной обузы. В 1856 году он продал поместье немецко-русскому помещику Фридриху Фейну за 525 тысяч прусских талеров, что равняется 1,5 миллионам золотых марок. Но все равно это была не слишком выгодная сделка, потому что за прошедшие десятки лет герцогство потеряло по милости этого лихого предприятия значительно более миллиона золотых марок. Объяснялось же все это очень просто: тупоголовые люди стремились хозяйствовать в степи обязательно на «анхальтский» манер…
А вообще-то говоря, все началось с пощечины. Она-то и послужила толчком к стремительному обогащению семьи покупателя имения «Аскания-Нова» — Фридриха Фейна, помогла Фейнам стать миллионерами.
Дело было так: предок Фридриха, огромного роста детина, недюжинной силы и страшно вспыльчивый, состоя на военной службе в вюртембергском полку, получил за что-то от своего офицера пощечину. Дико вспылив, молодой человек недолго думая схватил свое ружье и пырнул обидчика штыком. Ему удалось бежать, а некоторое время спустя он объявился на Украине. Там и поселился. Его сын Фридрих вырос таким же необузданным, как отец, и обладал той же медвежьей силищей. Когда во время какой-то семейной перепалки отец схватил охотничье ружье и пульнул в сына, тот тоже был вынужден бежать из родных мест и поселился где-то на Кавказе. Там ему удалось разбогатеть, и после смерти отца он вернулся назад в родное имение уже знаменитым овцеводом. Он разводил все больше и больше овец и скупал соседние угодья одно за другим, пока не приобрел напоследок и злополучную Асканию-Нова. Ему удалось стать самым крупным овцеводом России, и говорят, что стадо его превышало 750 тысяч голов прекрасных овец, каждая из которых приносила ему ежегодно немалый барыш.
Однако разводить овец в засушливой степи и сохранять им жизнь во время снежных зим — дело совсем непростое. Ведь Таврическая степь отнюдь не отличается тем мягким климатом, который господствует на Крымском полуострове, хотя и расположена всего в каких-нибудь 300–400 километрах севернее его. Поэтому овец здесь приходится зимой держать месяц, а то и два в закрытых помещениях. И у того, кто не сумел запасти на это время достаточного количества сена, они гибли от голода. Если отара попадает в один из тех ужасных снежных буранов, которые здесь бывают, то может случиться, что обезумевших от страха животных невозможно загнать в овчарню. Иногда в подобной ситуации может помочь лишь воз сена, который тащат впереди отары и за которым погибающие от голода животные готовы следовать куда угодно. Но самое главное — это не давать им летом пастись непосредственно вокруг овчарен, трава вокруг них должна сохраняться до самой зимы. Потом, зимой, там можно погонять табун лошадей, проламывающий своими копытами снежный наст, под которым овцы могут найти для себя пропитание, не отходя далеко от своих жилищ.
Но и сама шерсть не приносила тех доходов, которые могла бы: она просто-напросто была слишком пыльной и грязной. А колодцев, которые из-за глубокого залегания грунтовых вод с таким трудом удавалось прорыть, с грехом пополам хватало лишь на то, чтобы напоить овец, но никак не на то, чтобы их перед стрижкой искупать. Следовательно, приходилось напирать не на качество, а на количество шерсти, чтобы иметь возможность выручить приличную сумму.
И суммы на самом деле оказывались приличными! Единственная дочь запальчивого Фридриха вышла замуж за деловитого сотрудника своего отца — саксонца Иоганна Готтлиба Фальца. Царь разрешил им носить двойную фамилию — Фальц-Фейн.
Когда Фридрих, имевший пристрастие к путешествиям, спускался однажды на пароходе из Будапешта вниз по Дунаю к берегам Черного моря, он попал в компанию венгерских овцеводов. Фридрих вмешался в их беседу о качестве шерсти, о пастухах, отарах и степях. Властелины Пушты, высокомерно оглядев скромно одетого чужака, заявили, что, дескать, тому, кто ничего в этом деле не смыслит, лучше было бы и помолчать. На это Фридрих Фейн как бы между прочим заметил, что у него одного столько овчарок, сколько у всех присутствующих здесь господ, вместе взятых, — овец…
И это была правда. Семейство становилось все состоятельнее. У Фальц-Фейнов были поместья в Мекленбурге, вилла в Ницце, сказочный белый дворец в готическом стиле с 60 роскошно обставленными комнатами на берегу Черного моря. Там пышно праздновались дни рождения, притом пиршества длились неделями, и вся округа присоединялась к этому ликованию.
Но, ей-богу, мне никогда не пришла бы в голову мысль поехать в этот столь удаленный уголок Украины, не окажись последний из Фальц-Фейнов, тоже Фридрих, «сумасбродным любителем животных». Еще гимназистом он получил разрешение выстроить себе «птичий дом». Он радовался, когда на охоте удавалось изловить подранка: вылечивал птиц и содержал их затем в просторных вольерах. Однажды случилось несчастье. Перед самым концом охоты из-за неосторожного движения само собой разрядилось ружье, и весь заряд дроби попал Фридриху в правую руку. Чтобы не испортить настроения родителям, он наскоро перевязал рану, надел другую куртку и, как ни в чем не бывало, явился на праздничный рождественский ужин. Но когда один из его учителей, приветствуя его, стал слишком уж дружески пожимать ему руку, он не вынес боли и упал в обморок.