Диктатор
Шрифт:
Чтобы не слишком выпячивать себя (Сталин знал, что это сделает за него его окружение) и чтобы подчеркнуть, что решения, принимаемые им по наиболее сложным стратегическим, а порой и по тактическим вопросам, суть не просто плод его личного озарения, но плод коллективной мысли, он объявил о создании Ставки Верховного Главнокомандования. Однако все, и прежде всего Жуков, понимали, что решения, выдаваемые за решения Ставки, есть решения самого Сталина. Для обсуждения неотложных вопросов Ставка, за редким исключением, не собиралась. Сталин действовал самостоятельно, вызывая в Ставку военачальников тогда, когда он сам считал это необходимым. И вовсе было
Как-то в доверительном разговоре с Шапошниковым Жуков спросил:
— Существует ли у нас Ставка? Или это некий загадочный символ?
Шапошников улыбнулся своей тихой неброской, доброй улыбкой, в которой можно было всегда прочесть гораздо больше, чем он позволял себе высказывать вслух:
— Разумеется, Ставка существует. Но вы же знаете, голубчик, что ставка — это старинное русское название походного шатра, в котором располагался высший военный начальник, не более того.
— В таком случае у нас многовато этих «шатров»,— буркнул Жуков, впрочем не ожидавший от Шапошникова, что тот хотя бы краешком заденет Сталина или намекнет на странный стиль его руководства.— Один «шатер» — Кремль, второй — кунцевская дача, третий — бомбоубежище на Кировском, четвертое — в здании Генштаба…
— Это не самое главное, голубчик,— устало произнес Борис Михайлович, не погасив, однако, своей тихой улыбки.— Главное, что «шатер» существует и в «шатре» есть Верховный Главнокомандующий.
— Но исполнителям порой приходится круто, сразу не сообразишь, кому что исполнять. Вчера, например, Верховный приказал оформить мое предложение как решение Ставки, а неделю назад — как директиву ГКО.
— Не переживайте, голубчик,— успокоил его Шапошников.— Исполнителям ведь тоже надо иногда шевелить мозгами и все схватывать на лету. Это же какое счастье, что во время такой войны у нас есть стальной предводитель, а не какая-нибудь тюха-матюха вроде Керенского. Думаю, что и вы, Георгий Константинович, такого же мнения. Хотя нам с вами и достается частенько на орехи.
— Мнение у нас единое.— Жуков привычно зажал ладонью мощный подбородок.— Однако иной раз стальная воля выходит нам боком. Эти злополучные контрудары в районе Волоколамска и Серпухова…
Шапошников согнал с лица милую, доброжелательную улыбку: он-то знал, что идея этих контрударов исходила от него самого.
— Да, голубчик, но что поделаешь? — дипломатично изрек Борис Михайлович.
Нанести контрудары под Волоколамском и Серпуховом потребовал от Жукова лично Сталин: Шапошников, видимо, боялся, что строптивый командующий фронтом не выполнит указаний начальника Генштаба. Сталин же, осведомившись у Жукова, как ведет себя противник, и выяснив, что немцы завершают сосредоточение своих ударных группировок и, по всей вероятности, в ближайшее время начнут наступать, поинтересовался, где противник может нанести главный удар по нашим войскам.
— Из района Волоколамска,— ответил Жуков, сразу догадавшись, почему Сталин задает ему именно такой вопрос.— Что касается танковой группы Гудериана, скорее всего, она нанесет удар в обход Тулы на Каширу.
— Мы с Шапошниковым считаем, что нужно упредить противника и нанести ему контрудары.— И Сталин ткнул дымящейся трубкой в Волоколамск и Серпухов, обозначенные на карте, расстеленной на столе.
Жуков нахмурился. Что ответить Сталину? Что сил, способных нанести такие контрудары, у него попросту нет? Что даже оборону, которую удалось с грехом пополам организовать из частей, не попавших в окружение, нескольких дивизий народного ополчения, спецчастей да курсантов военных училищ, вряд ли можно было считать неприступной.
— В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и корпус генерала Доватора. В районе Серпухова контрудар нанесет кавалерийский корпус Белова, танковая дивизия Гетмана и часть сил Сорок девятой армии.
Жуков набычился: все, что сейчас говорил Сталин, противоречило здравому смыслу. Неужели этот тишайший Борис Михайлович внушил Сталину такую бредовую идею?
— Товарищ Сталин, этого делать сейчас нельзя,— стараясь быть спокойным, тем не менее упрямо возразил Жуков,— Бросать последние резервы фронта на какие-то сомнительные контрудары? Мы ослабим свою оборону, и противник без особого труда прорвет ее.
— Западный фронт располагает шестью армиями. Вам этого мало? — Тихая ярость уже клокотала в душе Сталина.
— Линия обороны Западного фронта растянута более чем на шестьсот километров,— продолжал упираться Жуков.— К тому же в глубине, особенно в центре фронта, мы располагаем самыми скудными резервами.
— Ваши доводы, товарищ Жуков, совершенно неубедительны,— отрезал Сталин.— Вопрос о контрударах считайте решенным. Сегодня к двадцати ноль-ноль доложите план.
Жуков стремительно вышел и тут же отправился в штаб фронта. Там его встретил взволнованный Булганин.
— Сейчас звонил Сталин и устроил мне форменный разнос. Сказал: «Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!» Требует немедленно организовать контрудары.
— Ты хоть раз принес мне хорошую весть? — буркнул Жуков.— Теперь я вижу, в чем заключается роль члена Военного совета,— поддел он Булганина.— Впрочем, всю эту кашу Шапошников заварил. Это легко проигрывать на карте, в тиши кабинета. Думает, что контрудары Жукова под Ленинградом можно повторить под Москвой. Но под Москвой совсем другая обстановка и совсем другой расклад сил.
— А что делать? — растерянно спросил Булганин.— Ослушаемся — быть беде.
— Ударим! Контрударом! — со злостью воскликнул Жуков.— Сейчас отдам приказ Рокоссовскому. Вот уж и впрямь подумает: Жуков свихнулся.
Когда Рокоссовский получил приказ контратаковать, причем на подготовку этой контратаки отводилась всего одна ночь, при всей своей выдержке он едва не схватился за голову. Малочисленным войскам предстояло выйти из обжитых траншей и окопов, в которых они способны были отразить атаки немцев, и устремиться под пули и снаряды противника, изготовившегося к броску.