Дионис, Логос, Судьба
Шрифт:
3. Анаксагор, А, 29, 30.
4. Фукидид. История, II, 37 сл.
5. См.: И. Дворецкий. Древнегреческо-русский словарь, т. II, с. 1138.
6. Анаксагор, Б, 12.
7. Там же. А, 40.
8. Там же. Б, 12.
9. Аристотель. Физика, 4, 203а, 19; Анаксагор, Б, 12. Нус, по словам С. Трубецкого, "есть все еще физическое начало: оно несомненно невещественно и определяется по противоположности веществу; но Анаксагор не находит еще терминов, чтобы выразить эту мысль" (С. Трубецкой. История древней философии, I, с. 145).
10. Анаксагор, А, 48, 49.
11. Анаксагор,
12. Аристотель. Метафизика, I, 4, 985а, 18.
13. См.: А. Бергер. Анаксагор и афинская демократия.- Вестник Древней Истории, 1960, Э 3.
14. Попытки восстановить ход "дела Анаксагора" изложены у И. Рожанского (Анаксагор, с. 277 сл.).
15. Платон. Федон, 97 а, b.
16. Аристотель. Метафизика, I, 4, 985а, 18.
Часть III
НА РАСПУТЬЕ
Глава десятая
ПРОВИДЕНИЕ ИЛИ РОК? ЭСХИЛ
Жизнь без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица?
А. Блок
Афины, 525-456 гг.
До Сократа Афины не имели своей философской школы. Но это не значит, что афиняне пребывали в интеллектуальной спячке. Идейным средоточием города в годы расцвета стала сцена.
Афинские трагики занимают в развитии человеческой мысли, пожалуй, не меньшее место, чем философы. Они отважились поставить вопросы, которых натурфилософы либо не поднимали, либо ставили не во всей остроте. В центре внимания греческой драмы было не мироздание, а человек. О его участи трагики говорили не в отвлеченных трактатах, предназначенных для узкого круга людей, но перед лицом сотен зрителей. Они знали, что для греков театр означал и храм, и трибуну, и книгу и что языком драмы можно говорить о самых трудных жизненных проблемах.
Подлинным создателем античной трагедии может считаться элевсинец Эсхил (525-456). Сын аристократа, он тем не менее был страстным приверженцем народовластия. Участник великих сражений против персов, Эсхил мыслил эту войну как борьбу за свободу против деспотии. Отец поэта был пифагорейцем, а сам он прошел через посвящение в таинства Деметры. В Элевсине отеческая религия предстала перед ним со своей сокровенной мистической стороны и внушала Эсхилу благоговение перед идеалом "праведной жизни".
Эсхила-художника влекла архаическая грандиозность мифов; его натуре были близки образы несокрушимых героев и грозных богов. Но сквозь восхищение этим первобытным миром у него то и дело прорывалось тревожное вопрошание. Острая мысль поэта проникала в толщу мифологии, разрубая ее и формируя из старых глыб уже совсем иные изваяния. Многим тогда казалось, что трагедии Эсхила - это кощунство, подрыв древних верований. Пророчили, что драматург умрет, сраженный небесным ударом. Однажды, когда весь театр, затаив дыхание, следил за действием, рухнули деревянные скамьи и все побежали в ужасе, думая, что вот-вот грянет карающий гром...
Но если Эсхила и можно назвать богоборцем, то никогда еще не было богоборца столь благочестивого. Не свергнуть богов стремился он, но найти в них подлинно божественное. Поэтому прав был немецкий историк Эдуард Мейер, когда говорил, что "все драмы Эсхила - настоящие теодицеи".
x x x
В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее. Древнее сказание о титане было созвучно поэтическому темпераменту великого трагика. Но подобно тому как средневековая космология послужила Данте лишь канвой для эпопеи восхождения из тьмы к свету, так и легенда о сопернике Зевса подсказала греческому драматургу только форму, в которую он вложил свои самые сокровенные думы.
До нас не дошла завязка драмы - первая часть трилогии, но известно, что в ней говорилось о том, как Зевс лишил людей огня, главного блага цивилизации. Единственным из богов, кто сжалился над смертными, оказался титан Прометей, дерзнувший похитить для них огонь у Громовержца.
Разгневанный Зевс не мог убить Прометея - смерть не властна над титаном, но он приговорил его к вечной пытке. С этого момента начинается трагедия "Прикованный Прометей" - вторая часть трилогии.
Бездушные исполнители царской воли - Власть и Сила - приводят великана к скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушаться Зевса. Острое лезвие пронзает грудь Прометея, руки его накрепко притягиваются цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящим морем, остается лишь ждать, когда спустится орел Зевса терзать его.
Пока грохотали удары молота, пока палачи совершали свое дело, Прометей хранил молчание. Но едва они уходят, как титан разражается громкими воплями и укорами. Высокой, истинно эсхиловской патетикой дышат обвинительные слова Прометея. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери-Земле, к Эфиру, к быстрокрылым ветрам, рекам и волнам: "Смотрите, что ныне, бог, терплю я от богов!" (1)
На зов страдальца откликается хор морских океанид; они уговаривают Прометея подчиниться. А добродушный Океан говорит: "Не лезь ты на рожон, не забывай, что правит никому не подотчетный царь" (2).
Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело, и не собирается отрекаться от него. Он заранее предвидел свою участь, но тем не менее пошел на нее во имя "человеколюбия" (3). Он тверд, как скала, о которую у ног его тщетно бьются волны. "Ты не трепещешь гневного Зевса!" - в ужасе восклицает хор. На уговоры Гермеса, которого подсылает Зевс выведать известную лишь Прометею тайну будущего, титан отвечает:
Не думай, что из страха перед Зевсом
Я стану бабой, буду умолять,
Как женщина, заламывая руки,
Чтоб тот, кого я ненавижу, снял
С меня оковы. Не бывать тому! (4)
Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своему мучителю.
В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя богов мстительным тираном. Появление на сцене безумной девушки Ио - еще одной жертвы Зевсовых прихотей - дополняет портрет деспота. Прометей кричит, что он ненавидит всех богов, что у Зевса "справедливостью служит произвол", что расправа над заступником людей - всемирный позор владыки Олимпа.