Дипломатия
Шрифт:
В 1913 году германское руководство завершило процесс отрыва России очередными своими судорожными и бессмысленными маневрами. На этот раз Германия дала согласие на реорганизацию турецкой армии и направила немецкого генерала, чтобы он взял на себя командование в Константинополе. Вильгельм II усугубил этот шаг, сопроводив командирование учебно-тренировочной миссии типичными напыщенно-цветистыми словесными выкрутасами, выразив надежду, что «вскоре немецкие флаги будут висеть над крепостями на Босфоре» [263] .
263
Цитируется в: D. C. B. Lieven. Russia and the Origins of the First World War (Ливен Доминик Ч. Б. Россия и причины Первой мировой войны). (New York: St. Martin’s Press, 1983), p. 46.
Не так уж много событий могло бы до такой степени вывести
264
Цитируется в: Тэйлор. Борьба за главенство. С. 507.
265
Цитируется в: Ливен. Россия. С. 69.
Хотя Германия нашла спасающую престиж юридическую формулировку для того, чтобы убрать немецкого командующего из Константинополя (произведя его в фельдмаршалы, что, согласно немецкой традиции, означало, что он больше не может командовать войсками в боевой обстановке), непоправимый вред был уже нанесен. Россия поняла, что немецкая поддержка Австрии в вопросе о Боснии и Герцеговине не была каким-то заблуждением. Кайзер, рассматривая эти события как испытание его собственной мужественности, заявил своему канцлеру 25 февраля 1914 года: «Русско-прусским отношениям наступил конец раз и навсегда! Мы стали врагами!» [266] Через полгода разразилась Первая мировая война.
266
Цитируется в: Тэйлор. Борьба за главенство. С. 510.
Возникла такая международная система, жесткость которой и конфронтационный стиль можно сравнить с более поздним периодом холодной войны. Но на самом деле сложившийся перед Первой мировой войной международный порядок был гораздо более переменчивым, чем в мире времен холодной войны. В ядерный век только Соединенные Штаты и Советский Союз обладали техническими средствами, достаточными, чтобы развязать всеобщую войну, в которой риски были до такой степени катастрофичными, что ни одна из сверхдержав не осмеливалась делегировать столь устрашающие полномочия ни одному из союзников, каким бы близким он ни был. В противоположность этому перед Первой мировой войной каждый из членов двух основных коалиций был в состоянии не только самостоятельно начать войну, но и шантажировать своих союзников, чтобы те его поддержали.
Какое-то время система альянсов обеспечивала некоторую сдержанность. Франция удерживала Россию в конфликтах, преимущественно включавших Австрию; подобную же роль играла Германия в связи с отношениями Австрии с Россией. В Боснийском кризисе 1908 года Франция дала ясно понять, что не будет воевать из-за балканского вопроса. Во время Марокканского кризиса 1911 года французскому президенту Кайо [267] было твердо сказано, что любая французская попытка разрешить колониальный кризис при помощи силы не получит русской поддержки. Еще в Балканскую войну 1912 года Германия предупреждала Австрию, что у немецкой поддержки есть свои пределы, а Великобритания оказывала давление на Россию с требованием умерить свои действия по поручению непостоянного и непредсказуемого в своих действиях Балканского союза, возглавляемого Сербией. На Лондонской конференции 1913 года Великобритания помогла разрушить планы Сербии в отношении аннексии Албании, что было бы нетерпимо для Австрии.
267
Автор ошибся, поскольку в указанный им период президентом Франции был Арман Фальер (1906–1913 годы), а Жозеф Кайо (Caillaux) с июня 1911 по январь 1912 года занимал посты премьер-министра и министра внутренних дел одновременно. – Прим. перев.
На Лондонской конференции 1913 года, однако, была сделана последняя попытка со стороны международной системы ослабить напряженность. Сербия проявила недовольство прохладной поддержкой России, а Россия обиделась на выступление Великобритании в роли беспристрастного арбитра
Затем каждую из великих держав внезапно охватила паника, вызванная тем, что примиренческая позиция создаст о них впечатление слабости и ненадежности и заставит их партнеров оставить их один на один перед лицом враждебной коалиции. И отдельные страны стали идти на такой уровень риска, который не предопределялся ни исторически сложившимися национальными интересами, ни разумными долгосрочными стратегическими целями. Правило Ришелье, утверждавшего, что средства должны быть соразмерны целям, нарушалось почти повседневно. Германия готова была пойти на риск мировой войны, чтобы ее считали сторонником поддержки австрийской политики в отношении южных славян, где у Германии не было никакого национального интереса. Россия готова была схватиться не на жизнь, а на смерть с Германией, чтобы выглядеть самым стойким союзником Сербии. Между Германией и Россией никаких крупных конфликтов не было; конфронтация между ними осуществлялась как бы по доверенности.
В 1912 году новый французский президент Раймон Пуанкаре [268] известил русского посла в отношении Балкан, что, «если Россия вступит в войну, Франция тоже это сделает, поскольку нам известно, что в этом вопросе за Австрией стоит Германия» [269] . Обрадованный русский посол докладывал о «совершенно новом французском подходе», заключающемся в том, что «территориальные захваты Австрии отрицательно влияют на общий баланс в Европе и, следовательно, на интересы Франции» [270] . В том же году заместитель британского министра иностранных дел сэр Артур Никольсон писал британскому послу в Санкт-Петербурге: «Не знаю, как долго мы еще будем в состоянии следовать нашей нынешней политике лавирования и избегать выбора той или иной определенной линии. Меня преследует тот же страх, что и вас – вдруг Россия устанет от нас и сторгуется с Германией» [271] .
268
Раймон Пуанкаре был президентом Франции с 1913 по 1920 год, сразу после Армана Фальера. – Прим. перев.
269
Там же. С. 492–493.
270
Цитируется в: Ливен. Россия. С. 48.
271
Цитируется в: Зонтаг. Европейская дипломатическая история. С. 185.
Не желая, чтобы его кто-нибудь переплюнул в безрассудстве, кайзер в 1913 году пообещал Австрии, что в случае возникновения следующего кризиса Германия, если понадобится, вступит в войну вслед за ней. 7 июля 1914 года германский канцлер объяснил политику, которая менее чем через четыре недели привела к настоящей войне: «Если мы заставим их [австрийцев] идти дальше, то они заявят, что это мы их подтолкнули; если мы станем их разубеждать, тогда это будет вопросом о том, что мы их бросили в тяжком положении. Тогда они обратятся к западным державам, чьи объятия всегда раскрыты, а мы потеряем нашего последнего союзника, каким бы он ни был» [272] . Конкретная выгода, которую Австрия смогла бы извлечь из альянса с Тройственным согласием, так и не была четко определена. Да и Австрия вряд ли вступила бы в одну группировку с Россией, старавшейся подорвать положение Австрии на Балканах. С исторической точки зрения союзы заключались для усиления положения той или иной страны на случай войны; по мере приближения Первой мировой войны основным мотивом вступления в войну было стремление укрепить союзы.
272
Цитируется в: Крэйг. Германия. С. 335.
Руководители всех крупных стран просто не сумели ухватить сути находящейся в их распоряжении технологии или смысла союзов, лихорадочно ими создаваемых. Они, похоже, забыли об огромных потерях, которые принесла недавняя гражданская война в Америке, и рассчитывали на краткий и окончательный конфликт. Им не приходило в голову, что неспособность придать своим альянсам разумные политические цели может привести к разрушению той цивилизации, какой они ее знали. Каждый из союзов ставил на карту слишком многое, чтобы позволить вступить в действие традиционной дипломатии «Европейского концерта». Вместо этого великие державы сумели создать дипломатическую машину Судного дня, хотя они и не ведали, что сотворили.