Дипломатия
Шрифт:
К зиме 1914/15 года военная стратегия и международная политика утратили последние точки соприкосновения друг с другом. Ни одна из воюющих держав не осмеливалась изучать возможности достижения компромиссного мира. Франция не согласилась бы на урегулирование, не получив назад Эльзас и Лотарингию. Германия не рассматривала бы условия мира, при котором ей пришлось бы отдать завоеванную территорию. Как только европейские государственные деятели погрузились в пучину войны, они до такой степени увлеклись братоубийственной бойней, так обезумели, постепенно уничтожая целое поколение своих молодых мужчин, что победа превращалась в единственную награду, независимо от руин, на которых должен бы быть построен подобный триумф. Наступления, приводящие к гибели множества людей, лишь подчеркивали тупик военного противостояния и влекли за собой потери, немыслимые до прихода современной технологии. Попытки завербовать новых союзников усугубляли политический тупик. Поскольку каждый новый союзник – Италия и Румыния на стороне Антанты, Болгария на стороне Центральных держав – требовал своей доли предполагаемых трофеев, тем самым лишая дипломатию последних остатков гибкости.
Условия мира постепенно принимали нигилистический характер. Аристократический, в какой-то мере заговорщический стиль дипломатии XIX века оказался неприемлемым в эпоху массовой мобилизации. Антанта специализировалась на выдвижении таких лозунгов морального характера, как «войны, чтобы покончить со всеми войнами» или «сделать этот мир безопасным для демократии», – особенно после того, как в войну вступила Америка. Первая из этих целей была понятна, и даже весьма заманчива для стран, тысячу лет воевавших друг с другом в различных комбинациях. Практической ее интерпретацией было разоружение Германии. Второе заявление – распространение демократии – требовало свержения германских и австрийских внутренних институтов. Оба лозунга Антанты, таким образом, требовали войны до конца.
Великобритания, которая во времена Наполеоновских войн предложила проект европейского равновесия в виде плана Питта, поддержала давление с целью достижения всеобъемлющей победы. В декабре 1914 года немецкий зондаж с предложением уйти из Бельгии в обмен на Бельгийское Конго был отклонен министром иностранных дел Великобритании Греем, который аргументировал отказ тем, что союзникам должна быть обеспечена «безопасность на случай любого будущего нападения со стороны Германии» [299] .
299
Цитируется в: Тэйлор. Борьба за главенство. С. 535.
Замечание Грея знаменовало изменение британского подхода. Еще незадолго до начала войны Великобритания отождествляла свою безопасность с балансом сил, который она отстаивала, поддерживая более слабую сторону против более сильной. К 1914 году Великобритания чувствовала себя все более и более неуютно в этой роли. Осознавая, что Германия становится сильнее, чем все страны континента, вместе взятые, Великобритания почувствовала, что не может больше играть традиционную роль стороны, пытающейся оставаться над столкновениями в Европе. И поскольку она рассматривала Германию как гегемонистскую угрозу Европе, возвращение к ранее существовавшему статус-кво ничего не изменило бы в плане снятия этой главной проблемы. Таким образом, Великобритания тоже перестала допускать возможность компромисса и теперь настаивала на «гарантиях», суть которых сводилась к постоянному ослаблению Германии, особенно к резкому сокращению численности германского «океанского боевого флота», то есть к тому, что Германия никогда не приняла бы, если не была бы полностью разбита.
Немецкие условия были гораздо более конкретны по содержанию и носили геополитический характер. И все же с присущим для германских государственных деятелей отсутствием чувства меры они требовали то, что фактически сводилось к безоговорочной капитуляции. На Западе они требовали аннексии угольных месторождений Северной Франции и военного контроля над Бельгией, включая порт Антверпен, что гарантировало неукротимую враждебность со стороны Великобритании. На Востоке Германия выдвигала официальные требования лишь применительно к Польше, где в заявлении от 5 ноября 1916 года обещала создать «независимое государство с наследственной конституционной монархией» [300] , что перечеркивало какие бы то ни было перспективы компромиссного мира с Россией. (Германия надеялась на то, что обещание польской независимости поможет ей обеспечить достаточное число польских добровольцев для пяти дивизий; как оказалось, объявилось только 3000 новобранцев.) [301] Нанеся поражение России, Германия навязала ей Брест-Литовский договор от 3 марта 1918 года, по которому она аннексировала треть европейской части России и устанавливала протекторат над Украиной. Окончательно определившись, что именно она понимает под мировой политикой, Weltpolitik, Германия, как минимум, стала стремиться к господству над Европой.
300
Там же. С. 553.
301
Werner Maser. Hindenburg: Erne politische Biographie (Мазер Вернер. Гинденбург. Политическая биография). (Frankfurt/M-Berlin: Verlag Ullstein GmbH, 1992), р. 138.
Первая мировая война началась, как типичная кабинетная война, с нотами, передаваемыми из посольства в посольство, и телеграммами, распространяемыми среди суверенных монархов на всех решающих этапах пути к реальным боевым действиям. Но как только война была объявлена, а улицы европейских столиц заполнили ликующие толпы, конфликт перестал быть межправительственным и превратился в борьбу масс. И через два года войны каждая сторона стала выдвигать условия, несовместимые с каким-либо понятием о балансе сил.
Вне пределов человеческого понимания оказался тот факт, что обе стороны одерживали победы и терпели поражения одновременно: что Германия нанесет поражение России и серьезно ослабит как Францию, так и Англию, но что, в конце концов, западные союзники с неоценимой помощью Америки выйдут победителями. Последствием Наполеоновских войн было столетие мира, покоившегося на равновесии и поддерживавшегося общностью ценностей. Последствием Первой мировой войны стали социальные перевороты, идеологические конфликты и еще одна мировая война.
Энтузиазм, который был характерен для начала войны, улетучился, как только народы Европы поняли, что способность их правительств организовать кровавую бойню не соответствует их сопоставимой способности достичь либо победы, либо мира. А возникший в результате этого вихрь смел все восточные дворы, единение которых во времена Священного союза обеспечивало мир в Европе. Австро-Венгерская империя исчезла навсегда. Российская империя подпала под власть большевиков и на два десятилетия скатилась по значению до уровня периферии Европы. Германия была истощена последовавшими одно за другим поражением, революцией, инфляцией, экономической депрессией и диктатурой. Франция и Великобритания от ослабления своих противников ничего не выгадали. Они пожертвовали лучшими из лучших из числа своих молодых мужчин ради мира, который сделал противника в геополитическом плане сильнее, чем он был до войны.
И прежде чем стал до конца очевиден масштаб опустошительного бедствия, к которому были причастны все его участники, на арене появился новый игрок, положивший раз и навсегда конец тому, что до сего времени называлось «Европейским концертом». Среди руин и крушения иллюзий в результате продолжавшейся три года кровавой бойни на международную арену вышла Америка с ее уверенностью, с ее мощью и идеализмом, немыслимыми для ее ослабленных европейских союзников.
Вступление Америки в войну сделало всеобщую победу технически возможной, но делалось это ради целей, мало соответствовавших тому мировому порядку, который Европа знала в течение трех столетий и ради которого она, предположительно, вступила в войну. Америка пренебрегла концепцией баланса сил и посчитала практическое применение принципов немецкой «реальной политики» аморальным. Критериями Америки в отношении международного порядка являлись демократия, коллективная безопасность и самоопределение – ни один из этих принципов прежде не лежал в основе европейского урегулирования.
Для американцев диссонанс между их собственной философией и европейским мышлением подчеркивал преимущества их убеждений. Провозглашая радикальный отход от заповедей Старого Света и накопленного Европой опыта, Вильсон выдвинул идею мирового порядка, проистекающую от американской веры в принципе в миролюбивого от природы человека и в изначальную мировую гармонию. Отсюда следовало, что демократические нации по определению миролюбивы; народ, которому было предоставлено самоопределение, не будет более иметь причины прибегать к войне или угнетать других. И как только все народы мира вкусят благ мира и демократии, они, непременно, встанут все как один на защиту своих завоеваний.