Дитя эпохи
Шрифт:
– Диссертация…
И тут мы поняли, что он погорел в переносном смысле. Погибли черновики его диссертации и результаты опытов за множество лет. Кроме того, сгорели все грамоты за призовые места по технике безопасности. Да что там грамоты! Сгорели два осциллографа, огнетушитель, железный стул и несгораемый шкаф. Сгорели мечты, надежды и чаяния.
Когда привели этого Герострата с автогеном и стали восстанавливать картину поджога, выяснилось, что вместо водопроводной трубы он перерезал газовую. Получился очень приличный огнемет. Удивительно,
– Ничего! – сказал дядя Федя, выслушав его показания. – Слава Богу, хоть так! Ежели бы ты водопровод перерезал, наводнение бы случилось. Наводнение – оно еще хуже пожара. Я видел.
Анкета
Однажды приходит к нам один товарищ. Повертелся в лаборатории, на потолок зачем-то посмотрел, языком поцокал. Мы думали, из пожарной охраны. Приготовились к самому худшему.
– Я из лаборатории социальной психологии, – говорит. – По вопросу изучения творческой атмосферы.
А у нас что? Атмосфера как атмосфера. До мордобития, во всяком случае, дело еще ни разу не доходило.
– Нормальная, – говорим, – атмосфера. Души друг в друге не чаем.
Он хмыкнул и ушел. Мы думали, что отстал. Убедился, так сказать, что нас голыми руками не возьмешь. Но товарищ оказался настырный.
Приходим на работу через несколько дней, а на столах лежат аккуратненькие листочки. А на них напечатаны типографским способом разные вопросы. И разъяснено, как на них отвечать. Тут, конечно, шуточки начались по поводу использования листочков. Исключительно грубый юмор. Многие, между прочим, так и поступили. А я подошел к вопросу серьезно.
Дело в том, что в последнее время вокруг какие-то разговоры о сокращении участились. И не просто, что, мол, будут сокращать, а уже более конкретно: кого, когда и за что. Я сопоставил факты, и получилось, что анкета эта неспроста.
Поэтому я дела оставил и углубился. Рекомендовалось писать правду, а своей фамилии можно было не указывать. Только пол, возраст и должность.
Ну, меня так просто не проведешь! А почерк? По почерку не то что фамилию, а даже характер и тайные наклонности можно установить. Поэтому я принял меры предосторожности. Я ушел в фотолабораторию, запер дверь, включил красный фонарь и взял авторучку в левую руку. Теперь можно было начинать.
«Каковы Ваши отношения с непосредственным начальством?» – прочитал я.
«Замечательные», – написал я левой рукой.
«Довольны ли Вы занимаемой должностью и зарплатой?»
«Очень», – написал я печатными буквами и подчеркнул два раза.
«Есть ли у Вас возможности для творческого роста?»
«Сколько угодно», – написал я при свете красного фонаря.
«Ощущаете ли Вы заинтересованность коллектива в Вашей работе?»
«Всегда», – написал я и помахал левой рукой. С непривычки она устала.
Тут кто-то в дверь постучал.
– Занято! – закричал я голосом лаборантки Нели. – Проявляю и печатаю! Не мешайте!
За
«Какого рода Ваши взаимоотношения с сослуживцами?»
А у меня с ними разного рода отношения. Поэтому я написал дипломатично: «С мужчинами мужского рода, а с женщинами – женского». Пускай сами разбираются. А последний вопрос был с подковыркой.
«Что, по Вашему мнению, следовало бы изменить в организационной структуре Вашей лаборатории (кафедры, факультета)?» На институт они не замахнулись.
«И в самом деле, что?» – подумал я.
«А НИЧЕГО!» – нацарапал я, держа авторучку в зубах. Потом я подписался: «Пол женский. 67 лет. Лифтерша».
Военная тайна
То, что я офицер запаса, это не военная тайна. Это можно.
То, что офицеров запаса призывают на учебные сборы, – это тоже можно. Вот куда призывают – это уже нельзя. Поэтому я и не буду.
Нас привезли на автобусе и быстро переодели в форму с погонами. Мы стали одинаковые, как билеты денежно-вещевой лотереи. И такие же зеленые. После этого с нами можно было говорить.
– Учтите, товарищи, – сказал полковник. – Никогда. Никому. Ни при каких обстоятельствах.
И я подписался о неразглашении. То есть обязался не разбалтывать сведения, составляющие военную тайну. Теперь оставалось только узнать, что составляет эту самую тайну, а что нет. Иначе попадешь в глупое положение.
Когда полковник ушел, остался майор. Он с тоской посмотрел на горизонт и сказал:
– Так вот. Значит, здесь вы и будете заниматься.
– Чем? – не выдержал я.
– Жара, – сказал майор, игнорируя мою бестактность. – Расписание работы столовой вам известно. Просьба не опаздывать.
Вечером мы долго спорили, куда нас привезли. Одни утверждали, что это танковые войска, другие – десантные. Одно было ясно. Это не было военно-морским флотом.
На следующее утро нас повели за колючую проволоку. Проволока была в три ряда. Вот тут я уже затрудняюсь. Может быть, это тайна, что в три ряда, а может, и нет. Но замысел этого сооружения я понял. Пока шпион пролезет через три ряда, он весь исколется и умрет от заражения крови, потому что проволока ржавая. Ее специально ржавят.
– Разрешите обратиться, – сказал я майору по всем правилам.
– Обращайтесь.
– Когда нас отпустят?
Майор посмотрел вверх. Наверное, он определял, не пролетает ли над нами шпионский спутник. На всякий случай он сделал каменное лицо. Я понял, что коснулся тайны. Поэтому я не разбалтываю, когда нас отпустили. Но, в общем, я уже тут.
В конце первого месяца появилась уверенность, что мы в каких-то технических войсках. Совершенно случайно выяснилось, что майору знакомо слово «конденсатор». Впрочем, он стал оправдываться, говорил, что еще в школе занимался радиолюбительством, и так далее.