Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Глава 16
ВЕНЕЦ ДИАНЫ
Париж… Путь, которым следовал Анн де Вивре, покинув замок Куссон, вел в Париж! Быть может, этот путь не будет прямым, быть может, на нем встретится немало поворотов, но рано или поздно он достигнет стен столицы и приведет путника к Сомбреномам. Прекрасным весенним утром Анн думал только об этом. Он ехал на Безотрадном бок о бок с Мышонком. Проезжая берегом Куссона, Анн даже и не заметил, как миновал злосчастный водопад…
Расставаясь с Франсуа, молодой сеньор был уверен: это не последнее прощание, они еще свидятся. Через несколько месяцев, через несколько лет состоится их встреча в Париже – и вот она-то и станет последней.
Анн еще не решил, что делать в ближайшее время. Он знал только одно: ему нельзя покинуть сеньорию, не поклонившись могиле Теодоры. Там, быть может, Бог – или душа ушедшей – подскажет ему, как быть.
И он еще раз побывал в церкви Нотр-Дам-де-Сен-Лу вскоре после церемонии. В недостроенном здании хлопотали рабочие. Завидев Анна, они удалились, оставив молодого сеньора наедине с его мыслями. Он опустился на колени. Солнечный луч, пробившись сквозь кроны деревьев, падал прямо в надгробный камень его супруги.
Удивительно отчетливо Анн припомнил всю их столь короткую и столь бурную совместную жизнь – и должен был признать, что, несмотря на ошеломляющее счастье Мортфонтена, все-таки именно в Орте они познали самые прекрасные моменты.
Орта!.. Это было словно озарение. Мгновение назад он ломал голову, куда ему направиться. Конечно же в Орту!
Какими бы ни были его обязательства по отношению к прадеду, своему новому гербу, своей стране, один долг преобладал над всеми прочими: Анн обязан поблагодарить этого прекрасного человека. И сделать это лично, собственными устами, каким бы долгим и опасным ни оказалось путешествие.
Перекрестившись, он сел на Безотрадного и бросил Мышонку:
– Мы едем в Италию! Я должен навестить сеньора д'Орту.
Его юный спутник был ошарашен.
– Но как же Париж, война?
– Потом, Мышонок. Долг есть долг, его не выбирают.
– Но, монсеньор, я каждый день прошу у Бога, чтобы сподобил меня увидеть смерть Сомбреномов. А вдруг они умрут раньше?
– Этого не случится. В любом случае, у меня нет выбора. Я не могу сражаться, не воздав должное сиру д'Орте. Если хочешь следовать за мной, прими как должное: наш путь лежит через Италию.
Мышонок вздохнул, бросил взгляд на Зефирина, сидящего на его плече, и, словно посовещавшись с соколом, заключил:
– Я за вами – да хоть на край света!
Церковь Сен-Жан-ле-Рон или попросту Круглая была, наверное, одной из самых курьезных в Париже. Она лепилась к Собору Богоматери, образуя на его левом боку, если смотреть прямо на фасад, нечто вроде нароста. Она была невелика – ее кровля едва достигала высоты главного портала. И другая странность: вопреки своему названию она была вовсе не круглой, а прямоугольной.
Сзади нее, у стены собора, почти под его северной розой, к церкви был пристроен одноэтажный домишко едва ли больше сарая, служивший жильем какому-то священнослужителю низшего разряда. В этой конуре недавно объявился новый жилец – Иоганнес Берзениус.
Его падение было жестоким. Бедфорд пришел в ярость, узнав об истории с Анном де Невилем. Выкуп пленника за английские деньги по причинам исключительно личным и потеря трех тысяч ливров привели к немедленному изгнанию Берзениуса из Интеллидженс сервис. И только духовный сан спас его от более тяжкой кары. Лишившись всего, Берзениус попросил убежища в резиденции парижского епископа, где ему не смогли отказать, – и даже, мало заботясь недовольством регента, предоставили это убогое жилище и скромную должность дьячка в церквушке Сен-Жан-ле-Рон.
Эх, миновали времена роскошного особняка Порк-Эпик и его грозного хозяина! Вслед за упадком социальным последовал и упадок физический. Берзениус сразу постарел. Лицо обрюзгло, жирное тело стало дряблым. Он теперь редко брился и ковылял в одной и той же черной обносившейся сутане, с каждым днем все больше напоминавшей рубище. Его хромота резко усилилась, и он не мог больше и шагу ступить, не скривившись от боли.
К тому же, не вызывая ничьего сочувствия, Берзениус вскоре сделался козлом отпущения. Никто не был расположен прощать жирному церковнику пособничества оккупантам.
Духовенство все больше проникалось антианглийскими настроениями, и прочие священники чурались его как прокаженного. Окрестные мальчишки избрали его мишенью для своих насмешек. Едва завидев, бежали следом, крича: «Эй ты, Трясиблох!» – и бросали камнями. Внезапно Берзениус запил, опускаясь все ниже и ниже, но и это не избавило его от всеобщей враждебности.
В сущности, лишь одно поддерживало Берзениуса, не давая ему пасть окончательно: ненависть. Мечты о мщении Анну де Вивре занимали его целиком. Он грезил об этом по ночам и перебирал в уме днем. Изобретал все более и более изощренные пытки. И добавил в число своих врагов того, кто, по его разумению, был всему виной, того, кто погубил все, – Филиппа де Сомбренома, проклятого мальчишку, по необъяснимой причине переметнувшегося к противнику.
Сомбреномы… Ева, его дорогая Ева, как же она была теперь далека, хоть и жила совсем рядом! Когда им случалось встречаться, оба делали вид, будто не замечают друг друга. Им не о чем было больше говорить, нечего делать вместе.
На Еву Берзениус не злился, хотя Сомбреномы-то сохранили благорасположение регента. Церковник-пьянчужка знал, что предательство сына было для них жесточайшим ударом и что они несчастны почти так же, как и он сам.
Адам и Лилит и в самом деле решительно изменились. Адам оправился от своей раны, но страдальческое выражение навсегда запечатлелось на его лице. И ощущал он себя в полном соответствии с тем, как выглядел.
Бедфорд назначил его капитаном в парижском гарнизоне, но Адам принял эту честь с безразличием. Что-то надломилось в нем. Проигранный поединок, гибель Самаэля, неожиданные откровения о себе самом во время летаргии – и катастрофа с Филиппом, которую он, в противоположность Лилит, предчувствовал… Все это оказалось для него чересчур. Он будет сражаться до конца, не дрогнув, поскольку сир де Сомбреном, без сомнения, весьма храбр. Однако былого воодушевления в нем не осталось.
Что касается Лилит, то она изменилась еще сильнее. В ту ужасную ледяную ночь в Куланже она потеряла все. И все – по своей вине, единственно по своей вине!