Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Филиппу де Сомбреному недавно исполнилось пять лет. Его нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом: смуглый, с очень густыми черными волосами; на теле, несмотря на малый возраст, уже пробивался темный пушок. Мальчик был недурен лицом и правильно сложен.
Однако главной его отличительной чертой была постоянная грусть. Он печалился с утра до вечера, беспричинно и безнадежно, каким бы ни задался день.
Ничто не помогало, ни знаки внимания, которыми осыпали его родители, ни подарки высокородного крестного, Филиппа Доброго. Ибо
Адам и Лилит обнаружили Филиппа в вольере, примыкающем к его комнате, который велели соорудить нарочно для ребенка. Только птицы немного отвлекали малыша от меланхолии, и эти птицы были поистине достойны короля.
Там имелись редчайшие образчики пернатых, купленные при Бургундском дворе – а Бургундия через свою провинцию Фландрию торговала с целым светом. Их доставляли из Испании, Нубии, Эфиопии, сарацинских стран и даже из Индии. Самым прекрасным был разноцветный говорящий попугай, подаренный лично самим герцогом.
При виде мнимых родителей Филипп, как обычно, подошел к ним и почтительно поклонился.
– Добрый вечер, матушка… Добрый вечер, отец.
И по своему обыкновению ничего не добавил. Лилит без особой надежды попыталась вызвать в нем хоть какой-то интерес.
– Посмотри на мои прекрасные одежды! Они тебе нравятся? А мой герб? Хочешь, я повешу его тебе на грудь?
Филипп не ответил. Она обняла его.
– Чем же тебя обрадовать? Проси у меня чего угодно, клянусь, ты это получишь! Еще птичек? Или какую-нибудь другую живность: собаку, обезьяну… да хоть льва?
Лилит тщетно ждала ответа: Филипп молчал.
– Может, тебе по душе придутся плоды из жарких стран, златотканые одежды, музыкальные инструменты?
Адам вздохнул.
– Бесполезно. Идем спать.
Они уложили ребенка в постель, закрыли дверь его комнаты и вышли в вольер. Адам многозначительно посмотрел на жену.
– Думаю, надо бы сказать ему, что мы не настоящие его родители. Не исключено, что он все-таки помнит о карлике и великанше, потому так и печалится.
Лилит яростно замотала головой.
– Никогда! Я уверена, он забыл их. Я хочу быть его единственной матерью, настоящей. И я сделаю его счастливым! Если существует на свете хоть что-то, чего он хочет, – я это устрою!
За ее спиной раздался чей-то гнусавый голос:
– Хочу умереть!
Лилит обернулась. Разноцветный попугай, подарок герцога, смотрел на нее в упор круглым глазом. Разрыдавшись, она бросилась в объятия Адама, а птица все повторяла высоким, скрипучим голосом, раскатывая «р»:
– Хочу умер-р-реть! Хочу умер-р-реть!
Несколько дней спустя произошло событие, заставившее Лилит на время забыть об ужасном беспокойстве, которое внушал
Духовное лицо, магистр богословия в тридцать с небольшим лет, Иоганнес Берзениус числился одним из самых ярых приверженцев англичан, а с некоторых пор они доверили ему новые обязанности – столь же важные, сколь и тайные. Он стал одним из руководителей Интеллидженс сервис, шпионской организации, недавно созданной королем Генрихом V, победителем при Азенкуре.
Берзениус был старым знакомым для сира и дамы де Сомбреном. Некогда они поддерживали добрые отношения, но охватившая церковника страсть к Лилит резко положила конец дружбе. Монах оказался чересчур настойчив, и она не нашла ничего лучшего, кроме как плеснуть ему в лицо кипятком. Это быстро остудило пылкого любовника, но оставило на его физиономии некоторые следы.
С тех пор он несколько раз наведывался в Сомбреном, передавая приказы английских властей. Поначалу держался крайне холодно, но со временем постепенно смягчился, особо по отношению к Лилит.
Предупрежденный о визите, Адам поспешно перебрался в свою комнату, и, чтобы оправдать свое отсутствие на войне, велел сказать, что не встает с постели из-за падения с лошади. Берзениус не замедлил явиться лично. Магистр богословия не очень изменился: он остался все таким же толстолицым, белобрысым и курчавым, точно барашек. Только брюхо стало выпирать еще больше.
Берзениус недовольно скривился, видя Адама, стонущего в постели, поскольку собирался поручить ему некую миссию в Бретани. Лилит любезно взяла гостя под руку, сказав, что и для нее одной будет удовольствием принять его. После этого настроение монаха сразу же улучшилось.
Они отужинали наедине в большом зале, сидя в парадных креслах, похожих на троны. На Лилит было то же одеяние, что и в День мертвых: длинное, красное, с гербом дважды «дамы слез». Она желала, чтобы угощение было как можно более роскошным, и по такому случаю приказала подать «тюремное» вино. Лилит намеревалась кое-что выпросить у Берзениуса и ради этого готова была пойти на все.
Монах достойно воздал честь превосходной трапезе, отведав каждого блюда и выпив несколько больше, чем подобало. Почувствовав, что визитера уже охватила приятная эйфория, Лилит обратила к нему свою самую обольстительную из своих улыбок.
– Испытываете ли вы ко мне хоть какую-то дружбу, мэтр Берзениус?
– Даже большую, нежели вы можете представить себе, моя дорогая Ева!
Он знал ее только под этим именем. Ведь не могла же Лилит прилюдно именовать себя своим окаянным прозванием! Для всех посторонних она была «Ева де Сомбреном».
– Тогда докажите!
Иоганнес Берзениус пребывал на седьмом небе, недалеко от полного блаженства.
– Каким образом? Вам стоит только намекнуть…
– Отомстите этим Вивре! Отомстите им за то, что они нам сделали! Уничтожьте их! Это в вашей власти.