Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
– Я вас слушаю, дочь моя…
Он перекрестил ее, и Изабо Баварская, королева Франции, стала исповедоваться в своих грехах. Она была спокойна, безмятежна. Быть может, потому что перед ней стояло прекрасное дитя, которому она искренне желала счастья, живое доказательство того, что не все в ней было дурным, что у нее осталась еще надежда на спасение…
Когда королева закончила говорить, Рено снова осенил ее крестным знамением и стал читать Adjutorium nostrum: «Господь наше прибежище. Не поминай, Господи, вины рабы твоей Изабо. Не карай ее за прегрешения и услышь молитву ее. Господи Иисусе Христе, смилуйся…»
Она отдала Богу душу прежде, чем он закончил молитву.
В среду, 21 сентября 1435 года, кардинал Кипрский служил торжественную мессу в церкви Сен-Ваас в Аррасе в честь только что подписанного мирного договора между Францией и Бургундией. По окончании церемонии кардинал Санта-Кроче подвел к святому причастию главных участников события. Герцог Бургундский самолично, а герцог Бурбонский от имени короля Карла VII поклялись соблюдать условия соглашения. По выходе из церкви они были встречены радостными криками. Приветствовать их собрались все жители Арраса и окрестностей. Для всего этого люда значение состоявшегося события было ясным: конец войне. Конец невзгодам, страданиям, ужасам, длившимся так долго, что, в конце концов, стало казаться, что жизнь другой и не бывает. Это было так прекрасно, что верилось с трудом.
Анну происходящее тоже казалось сном, когда, выйдя из церкви, он увидел печальное небо осеннего дня, знаменующего собой начало безоблачного бабьего лета. Переводя взор на возбужденную толпу, Анн увидел в первом ряду Мышонка, отчаянно машущего ему руками: тем самым подросток выражал дикую радость. Для него франко-бургундский мир означал скорую месть. Анн снова поднял глаза к небу и прошептал:
– Диана!
Их брак зависел от исхода этих переговоров; раньше он старался поменьше думать об этом, опасаясь жестокого разочарования. Но теперь он мог больше не сдерживать радость и позволил нахлынуть этим дивным воспоминаниям: Богоявление, день его двадцатилетия, 29 февраля, монах в опущенном капюшоне, на плечо которого опустился в Куссоне Зефирин…
Внезапно внимание Анна привлек шум крыльев. Он повернул голову. Мышонок догадался, о чем думает его сеньор, и подбросил Зефирина в воздух. Анн торжествующе засмеялся и помахал рукой птице Дианы, высоко взмывшей в аррасское небо…
Ради союза с бургундцами французы сделали много уступок. Филипп Добрый был освобожден от присяги в верности королю. За ним были закреплены его недавние завоевания: графства Осер, Макон, Понтье и Булонь, сеньории Бар-сюрСен, Перонн, Мондидье, Сен-Кантен, Амьен и Абвиль.
Но дальше всего заходили уступки нравственные. Убийство Иоанна Бесстрашного вменялось в вину Танги дю Шателю, Жану Луве, Пьеру Фротье и Жану Кадару, бывшим советникам Карла VII. Король заявлял, что «смерть покойного герцога Бургундского была делом злым и причинена по злому наущению; она всегда была противна нашей душе и противна до сих пор». Он просил монсеньора герцога Бургундского, чтобы тот «истребил всякую злобу или ненависть со своей стороны и чтобы стали меж нас добрый мир и согласие». Вдобавок он обязывался отслужить мессы в церкви Монтеро и водрузить каменный крест на месте убийства…
Так что Филипп Добрый пребывал в весьма добром расположении духа, когда несколько дней спустя принимал Анна и Мышонка, чтобы сообщить им свое решение. На сей раз он учтиво ответил на поклон Анна и объявил ему:
– Сир де Вивре и де Невиль, я отменяю несправедливо вынесенный вам приговор и потребую от парламента Бургундии официально подтвердить ваше оправдание.
Анн снова поклонился. Герцог повернулся к Мышонку.
– Вместе с тем в парламент будут направлены жалобы против Адама и Евы де Сомбреном. Свидетельства против них бесспорны. Вне всякого сомнения, они будут лишены титула и приговорены к смерти. Скоро, крестник, ты сам станешь сиром де Сомбреномом!
На удивительно подвижном лице подростка появилась улыбка.
– С вашего позволения, монсеньор, я бы хотел отклонить эту честь. Меня зовут Мышонок. Я сын карлика и великанши, балаганных фигляров. Я не хочу носить никакого другого имени или обзаводиться каким-то другим званием.
– Ты хочешь, чтобы замок Сомбреном отошел обратно герцогству?
– По моему разумению, монсеньор, этот замок и не должен был менять хозяина.
В конце октября парламент Дижона постановил рассмотреть в суде дело против Сомбреномов и ради этого арестовать Полыхая и его людей, которых все свидетели описывали как ярых пособников господ. Правда, ни в День всех святых, ни в День поминовения усопших аресты производиться не могли, поэтому операцию перенесли на 3 ноября. Но она так и не состоялась.
Один из солдат, назначенных для этой миссии, оказался родом из деревни Сомбреном. Он решил отправиться туда незамедлительно, чтобы оповестить земляков. Поначалу новость вызвала взрыв радости. Крестьяне высыпали на улицы, распевая песни и обнимаясь. Настал конец их страданиям и мученической жизни!
Но потом ликование мало-помалу сменилось гневом. Как? Их палачи ускользнут от них, чтобы предстать перед судьями? Мучителей вырвут из их рук?
Молодой и сильный крестьянин по имени Робен Приньяр бросил со ступеней церкви призыв:
– На замок!
И был единодушно поддержан всеми. Крестьяне вооружились, кто как мог – вилами, косами, цепами, – и все, кроме больных, увечных и стариков, устремились к логову злодеев… Не уклонилась ни одна женщина. Крестьянки шли вместе со своими детьми и проявляли наибольшее ожесточение. Когда добрались до виноградников, Робер Приньяр велел всем умолкнуть, перестать петь и вопить. Их противники опасны. Если удастся застать их врасплох, потери будут не так велики. Все притихли…
Длинная лента людей растянулась меж рядами обнажившихся виноградных лоз. День всех святых близился к концу. Было тоскливо, дождливо и промозгло. Но молчаливые крестьяне Сомбренома улыбались, и во всем свете не сыскалось бы ничего ужаснее этих улыбок. Щербатые рты, черные, желтые зубы скалились, предвещая нечто жуткое, под стать злодеяниям, долгие годы заливавшим кровью землю под их ногами.
Заметив появившихся стражников, Робен Приньяр подал знак остановиться. Те направлялись к одному из приземистых зданий, что служили винными погребами, а именно – к тому, где хранились вина лучших сортов, к тюрьме. До крестьян долетели обрывки разговора и смех, принесенные ноябрьским ветром. Пользуясь отсутствием господ, стражники собирались отметить праздничный день и напиться – вот нежданная удача!
Робен шепотом передал по цепочке приказ:
– Дождемся ночи!
Вскоре окончательно стемнело, и послышались застольные песни. Повинуясь своему молодому вожаку, сомбреномские крестьяне благоразумно сдержали нетерпение и дождались, пока языки пирующих не стали заплетаться, а смех не сделался совершенно пьяным. Когда один из стражников, качаясь, вышел помочиться, Робен Приньяр махнул рукой: пора! Несколько крестьян набросились на своего врага и повалили, остальные ринулись к тюрьме.