Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Таково было конечное слово, наивысшая истина – даже в тот час, когда смерть, казалось, одержала верх. Роза круглая, как сам цикламор. Роза – душа Франсуа, и Анн несет ее на своем гербе. Покуда он жив, Франсуа не умрет, потому что их соединяет любовь. В слове «цикламор» слиты «cycle» и «amore», вечность и любовь. Вечность, которую доселе Анн считал не от мира сего, глядя на крылатого оленя, вполне существовала в человеческой любви.
Анн вернулся к действительности, только когда епископ произнес последние слова гимна:
– Benedictus es, Domine, in firmamento caeli.
И Анн отозвался во весь голос, вместе со всеми молящимися:
– Et laudabilis et gloriosus et superexaltatus in saecula [30] .
Несколько мгновений спустя королевский кортеж под звон колоколов стал выходить из собора Богоматери.
Франсуа провел на острове Роз чарующие мгновения. Остров Роз был островом любви. Он оказался совсем маленьким. На нем росли только два обращенные друг к другу ряда розовых кустов. Франсуа стоял в самом начале этой аллеи, посреди дорожки. Розы справа были алыми и представляли собой всю ту любовь, которую Франсуа дарил в своей жизни, розы слева были белыми и представляли собой любовь, которую он получил.
30
Благословен Господь на небесах. Тебе хвала и вечная слава (лат.).
Каждая встреченная, каждая пережитая им любовь вновь проходила перед его глазами. Франсуа любил кого-то – и вот, сияя, распускается красная роза! Его любили – и белая роза появляется с другой стороны!
Франсуа медленно проходил по жизни, и оба ряда вспыхивали то красным, то белым…
Боже, сколько же он любил! Боже, сколько же его любили!
Ему даже казалось, что чем дальше он продвигается среди этих красных и белых цветов, тем они многочисленнее и прекраснее. Выходит, чем старше он становился, тем больше места в его жизни занимала любовь?
До его слуха донесся уже привычный рокот. Волны возвращаются. Ему предстоит посетить еще один остров. Франсуа испугался: вдруг волны унесут его с острова Роз прежде, чем он досмотрит до конца…
Этого не произошло. Он увидел, как расцвели два последних розовых куста в каждом ряду, и это было сущее помрачение очей. По обе стороны от него произошел настоящий взрыв, вспышка красного и белого. Его жизнь заканчивалась в настоящем зареве любви!
Нахлынувшие массы воды положили предел видению. Франсуа унесло вдаль, но он больше не испытывал страха: с тех пор, как при нем не было перстней, он плыл свободно. И только думал с любопытством, куда же на этот раз его забросит волна.
Долго ждать не пришлось. Он различил знакомый шум. Звонили колокола, колокола собора Парижской Богоматери. Он – на острове Сите, в Париже!
Париж – жизнь… Радостно трезвонили колокола, весело вопил уличный люд. Все вокруг было приглашением к празднику…
– Надо оставить Париж, рыцарь…
Франсуа тотчас узнал этот чуть пришепетывающий девичий голосок, неопределимо прелестный выговор. Маргаритка, его первая любовь. Вот она и появилась перед ним. Ей только что исполнилось пятнадцать лет. Выпуклый наморщенный лобик под каштановыми волосами придавал ей серьезный вид, но она улыбалась, и ее зубы белели, как испод морских раковин.
Маргаритка предстала босиком. На ней было серое, рваное платьице, а на маленькой, едва оформившейся груди висело трогательное украшение – морская звезда на нитке, которую она носила как ожерелье.
Франсуа вскричал восхищенно:
– Маргаритка!
В доме на паперти Рено Сент-Обен, склонившись над умирающим, в первый раз после ухода его правнука услышал, как тот произнес какое-то слово. Название полевого цветка. Рено вздохнул… О, если бы те, что были велики в своей жизни, заканчивали ее такими чудесными словами! Но так не бывает, потому что смерть ни к кому не питает уважения и зачастую забирает ум раньше тела…
Рено обменялся сочувственным взглядом со своей матерью, у которой это слово вырвало горькое рыдание. Молодой священник чувствовал, что последний миг совсем близок, и собрал все силы, чтобы встретиться с величайшей тайной.
Был отлив, пляж обнажился. Франсуа узнал его: здесь он и повстречал Маргаритку. Песок простирался насколько хватало глаз, покрытый неисчислимыми мелкими морщинками. Девушка спросила весело:
– Помните линии моря?
Франсуа кивнул. Как забыть их?
– Это как линии руки: они предсказывают будущее. В тот раз я вам показала линию любви, а сейчас нарисую линию жизни.
Маргаритка присела на песке, который в этом месте не был тронут волнами, и подула на него, подняв золотистое облачко. Потом поднялась, улыбаясь.
– Но ты же ничего не сделала!
– Это потому, что нет больше жизни. Все.
– Уже!
Маргаритка по-прежнему улыбалась. Она что угодно произносила одним и тем же радостным тоном, как хорошее, так и дурное.
– А теперь надо сходить на русалкину могилу, где мы обменялись нашим первым поцелуем.
Плоская скала, обнажившаяся из-за отлива, едва виднелась на горизонте.
– Это слишком далеко. Мне никогда не дойти туда.
Маргаритка не ответила. Просто протянула руку Франсуа. Девушка оказалась права: они добрались до скалы очень быстро. И, как при первой встрече, вытянулись бок о бок на плоском камне и уставились на небо.
Это было чудесное небо, бурное, пронизанное светом, с широким солнечным лучом, падающим из разрыва меж облаков, – одно из тех обличий земных небес, что дают зримый образ Бога.
Франсуа повернулся к своей спутнице:
– Это рай?
Маргаритка не ответила. Он хотел бы рассказать ей про свет Севера, но она прервала его, прижав палец к губам:
– Тсс! Это тайна. Они не должны знать…
– Что теперь будет?
– Море поднимается. Оно нас накроет.
– Но мы же утонем! Тебе-то нечего бояться, ты уже мертвая. А я?
– Надо спеть, рыцарь. Это придаст храбрости. Помните мою песенку?
– Всю свою жизнь я не забывал ее.
– Тогда пойте. Пойте со мной… Да! Громче! Еще громче!..