Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Свое решение он принял еще в Иерусалиме, в церкви Гроба Господня, прямо во время пасхального богослужения. Раз он лишен своего звания, раз отныне он принадлежит к простому народу, то вместе с ним и будет сражаться. Он постарается поднять французских простолюдинов, воодушевить их на борьбу. Анн Иерусалимский станет неутомимым глашатаем войны против захватчиков! Он уверен: деревня может стать неисчерпаемым источником не только бойцов, но и лазутчиков. Анну не терпелось взять реванш над организацией Берзениуса.
Дни летели один за другим… Благодаря Безотрадному Анн делал большие прогоны и быстро приближался к своей цели. Сначала ночи были невыносимы из-за воя волков, напоминавшего ему об утраченном счастье. Но потом он сказал себе, что Теодора наверняка среди них, и этот ночной хор стал приносить ему успокоение.
Вскоре Анн приобрел привычку останавливаться только в монастырях, где ему не задавали вопросов. Во всех прочих местах вид нищего, гарцующего верхом на великолепном скакуне, вызывал слишком большие подозрения. Несколько раз за ним даже гнались солдаты, приняв его либо за конокрада, либо за шпиона, и своим спасением он был обязан лишь исключительной резвости своего четвероногого товарища.
Но когда Анн прибыл в Луарский край и встречи с вооруженными людьми стали постоянными, ему пришлось признать очевидное: пора расстаться и с Безотрадным. Голодранцу не подобает сказочный скакун.
Анн проклинал судьбу, заставлявшую его покидать своего коня как раз тогда, когда он полюбил его, но выбора не оставалось. Требовалось лишь сообразить, как поступить с ним. О том, чтобы продать Безотрадного или, того хуже, бросить, и речи быть не могло. И Анн решил передать Безотрадного своему крестному, Бастарду Орлеанскому. Он только еще не придумал как.
Анн добрался до окрестностей Орлеана в первых числах октября. В деревнях, как он заметил по пути, было очень неспокойно. Только что разнесся слух: появились англичане!
Он пришпорил Безотрадного и поднялся на небольшую возвышенность, откуда увидел город. Мощная, красивая крепость высилась на северном берегу Луары. Недавно обновленные стены производили сильное впечатление. Широкий каменный мост соединял город с южным берегом, где сейчас находился он сам.
Затем на противоположном берегу Анн увидел французское войско. Оно вышло за стены, чтобы кирками и лопатами разрушить предместье. Для Анна это было верным подтверждением близости неприятеля. Он знал, что так поступают при неминуемом приближении противника, чтобы не оставить тому укрытия и освободить место для действий артиллерии. Сейчас ворота Орлеана были открыты. Анн решил переехать через реку по мосту и присоединиться к армии.
Однако, очутившись на другом берегу, он сообразил, что больше уже не может оставаться в обществе Безотрадного. Он схоронился вместе с конем в какой-то лачуге, дожидаясь подходящего момента, чтобы выбраться наружу…
Этот момент настал вместе с темнотой. И, что любопытно, войско не вернулась в город, закрывший свои ворота, а разбило лагерь прямо на месте. Когда стемнело по-настоящему, Анн покинул свое укрытие, оставив там коня.
Некоторое время он прислушивался к суете, раскатам голосов, пению – и недоумевал, что же там такого может происходить. Бесшумно и незаметно, прячась в тени, Анн подобрался поближе и увидел… С наступлением ночи в лагерь явились девицы, окрестные крестьянки, молодые и не очень, хорошенькие и не очень. Они все прибывали и прибывали. Это и была та причина, по которой армия не заперлась за стенами: солдаты хотели женщин!
Пришли и крестьяне, и, пока их жены и дочери предавались блуду за деньги, они продавали военным еду и питье, плоды своих полей и виноградников. Анн содрогнулся от удивления и отвращения: как они могут смеяться, пить и целоваться в такой важный момент, когда от них зависит судьба Франции? Ужасная мысль пронзила его: все пропало!
Внезапно Анн остановился… Нет, не все пропало, покуда остаются еще такие люди, как Изидор! Изидор Ланфан находился здесь же, но в стороне от всей этой возни и непотребства, единственный из всех сохранявший достоинство и спокойствие. Он сидел перед своим бивачным костерком, жевал кусок сушеного мяса и запивал трапезу простой водой. Он был серьезен, невозмутим и, казалось, глубоко ушел в свои мысли.
Анн приблизился, держась в тени. Он увидел рядом с костром воткнутое в землю копье с цветами Вивре, «пасти и песок», и свои собственные доспехи, части которых, каждая по отдельности, были выложены на полотно и тщательно посыпаны смесью золы и песка, чтобы защитить от сырости.
При виде этой картины Анн не испытал ни малейшей горечи. Напротив, он почувствовал, как его переполняет любовь и признательность к этому человеку долга, благодаря которому цвета и герб Вивре были там, где им надлежало быть.
Великолепный Изидор, которым он пренебрегал, на которого не обращал внимания, в то время как тот неизменно оставался рядом! А все потому, что его оруженосец всегда был сдержан и исполнен достоинства, а сам он – легкомыслен и тщеславен… Изидор Ланфан мог бы стать его наперсником, старшим другом. Пример этого человека, не столь подавляющий, как пример Франсуа, хорошо помог бы Анну в жизни.
По-прежнему глядя из тени на своего давнего товарища, Анн почувствовал, как его охватывает чувство огромного сожаления. И вдруг его осенила счастливая мысль: Безотрадный!.. Этот человек и это животное просто созданы друг для друга. Изидору Анн и оставит своего чудесного коня. Впервые в жизни он отдаст оруженосцу частицу самого себя.
Анн выступил вперед:
– Изидор…
Изидор Ланфан буквально подскочил. Его солдатский котелок упал на землю, и вода разлилась, погасив костер. Оба оказались в полной темноте.
– Вы ли это, монсеньор?
– Не зови меня больше «монсеньор». Отныне я – Анн Иерусалимский.
– Вы побывали в Святом городе?
– Я как раз оттуда. А ты?
– Ваш прадед велел мне отправляться на войну и носить цвета Вивре, поскольку надобно вам сказать…
Изидор Ланфан не успел закончить фразу. Его прервал чей-то могучий рев: