Для читателя-современника (Статьи и исследования)
Шрифт:
То заяц обгложет кору по весне,
То гусениц надо окуривать мне.
(А если бы всех их к ограде созвать
И палкою вместо ружья наказать!)
А засуха летом, а грозы и зной,
А зимние ветры: их ярость и вой,
И ветви ломающий лед или снег!
Чем может деревьям помочь человек?
От зноя - отвел я им северный склон,
От зверя - колючий устроил заслон.
Бог в помощь, мой сад! Хоть мороз, а держись:
Жара в пятьдесят не страшней ли, чем вниз
Настолько ж к рассвету упавшая
Теперь до весны отправляюсь я в путь,
Леса меня ждут, пила и топор.
Это он зазвучит по закраинам гор.
И услышат его, словно голос судьбы,
Клены, березы, буки, дубы.
А я? Что же, ночью, проснувшись в мороз,
Я вспомню, как много он горя принес,
Как в пятки уходят сердца у дерев,
И некому мусор разжечь в подогрев.
У деревьев, я знаю, много тревог.
Но должен помочь им хоть чем-нибудь бог.
("Прощай и держись до весны")
При этом, нелюдимый по натуре, он избрал свой уединенный путь, на котором достиг многого.
Развилок двух лесных дорог
(Как не хотелось выбирать!).
Когда б обеими я мог
В едином лике в тот же срок
Неразделенный путь свершать.
Поколебавшись, я пошел
По приглянувшейся тропе:
Ее заброшенной я счел,
Но хоть слегка я и робел,
Тот путь все к той же цели вел.
Тропа нехоженой была
(Как и другая, признаюсь!),
Но раз меня она звала,
Мне легче показался груз
И меньше ждал на ней я зла.
Теперь признаюсь и в другом
(Раз уж с тех пор прошли года!),
Прийти я мог бы раньше в дом,
По первой идя, прямиком,
Но глуше путь искал тогда.
В том вся и разница была.
(Теперь с тех пор прошли года!)
("Нехоженая тропа")
Но вполне ли удовлетворен этим уединенным путем сам поэт, который глубоко осознает внутреннюю связь всех людей и восхищается их мужеством; самый голос и интонацию которого не узнать, когда он позволяет себе говорить о неустанной и упорной борьбе человека со стихией, с волнами моря и песчаными волнами суши.
Морские волны зелены,
Но где мы бьемся с ними,
Волнам природой велено
Стать бурыми, сухими.
И море стало сушею,
Веками здесь накопленной,
И тут песком задушены
Те, кто там не потоплены.
С бухтами и мысами
Волны расправляются,
Но сладить им немыслимо
С тем, кто здесь годы мается.
Ведь, откупившись шлюпкою,
Отдать готов и барку он
И, поступясь скорлупкою,
Продолжить схватку жаркую.
("На дюнах")
Когда вслушиваешься в задорный, размашистый ритм этого стихотворения ушам не веришь: какой уж тут тишайший Фрост!
Неискоренимый оптимизм Фроста сказывается и в малом и в большом. При виде истлевающей в осеннем лесу кладки дров у пессимиста, естественно, могла бы возникнуть мысль, что человек, сложивший эти дрова, сам сложил голову и, может быть, тоже истлел. А вот что думает Фрост: должно быть, этот дровосек поглощен все новыми делами, коль мог забыть про дело своих рук ("Поленница дров").
Неиссякаемая воля к жизни сказалась в стихотворении почти семидесятилетнего Фроста "Войди!":
Подошел я к опушке лесной.
Тише, сердце, внемли!
Тут светло, а там в глубине
Словно весь мрак земли.
Для птицы там слишком темно,
Еще рано туда ей лететь,
Примащиваясь на ночлег,
Ведь она еще может петь.
Яркий закат заронил
Песню дрозду в грудь.
Солнца хватит, чтоб спеть еще раз,
Только надо поглубже вздохнуть.
Спел и в потемки впорхнул.
В темной тиши лесной
Слышится песнь вдалеке,
Словно призыв на покой.
Нет, не войду я туда,
Звезд подожду я тут.
Даже если б позвали меня,
А меня еще не зовут.
За простыми образами темного леса и поющих птиц явственно ощущаешь образ старости, еще не допевшей своей песни и не желающей войти туда, в вечный покой, до положенного срока и без обязательного для каждого из нас зова.
Фрост перепробовал много профессий, но всегда оставался поэтом - он не мог не писать. Он твердо убежден, что "поэзия - это то, что дает нам силу всегда и вовеки. Поэзия - это то, чем вечно молод мир".
Фрост - поэт-реалист. Он знает, о чем пишет. В его стихах "ничего, кроме правды", если даже не всей правды жизни. Его реализм, по его собственному выражению, "картофельный реализм". "Есть два типа реалистов, говорит он, - одни преподносят целый ком грязи вместе с картофелиной, чтобы показать, что это настоящая картофелина. Другие согласны, чтобы картофель был очищен от грязи... Я склоняюсь ко второму типу... Для меня роль искусства в том, чтобы очищать реальность и облекать ее в форму искусства". Действительно, иногда он поэт-бытовик, но не писатель-натуралист. Он избегает локальной экзотики, диалектизмов и других натуралистических деталей.
Он стремится освободить свои образы и язык от высокопарности, риторики, книжной условной красивости, он хочет вернуть ему естественную выразительность и простоту народной речи. Фрост в своих более объемистых по размеру стихотворениях иногда бывал многословным и мог показаться даже утомительным, но в лучших своих вещах он скуп на слова и, чем растолковывать, предпочитает недоговорить.
Мастерство Фроста - чуждое эффектов, спокойное, уверенное, ненавязчивое мастерство, в котором чувство обрело мысль, а мысль - нужное слово. Гармоничная ясность его творчества уже при жизни обеспечила ему репутацию классика, но он в то же время последний в ряду своих предшественников. Последователей у Фроста в современной американской поэзии что-то не видно.