Дмитрий Донской
Шрифт:
— А чего ж со своим князем к Ягайле не пошли?
— Не обижай, боярин! Никогда Рязань с литовинами супротив Москвы не стояла!
— Ладно, — чуть смутился Вельяминов, — шагай к пешцам, они сзади тащатся. Лошадей небось нет?
Теперь смутились подошедшие мужики:
— Да… и лошади есть… только не ратные они…
Один даже развел руками:
— Ежели я сгину, так старший сынок остальных поднимет, а ежели коняка упадет, то и поднимать нечем будет. А ты не сумлевайся, болярин, я ордынцев и голыми руками на части порву, потому как они многих моих сродичей погубили.
Другой, тот, что постарше, видно, решив, что не слишком годны московским воеводам, вдруг повысил голос:
— А не возьмешь, мы и сами пойдем! И наши рогатины какого-никакого басурмана положат!
Микола расхохотался:
— Ох, какой грозный! Ежели рогатиной, тогда конечно! Сказано же: идите в строй к пешцам!
Мужики начали кланяться, благодаря Вельяминова за то, что позволил им идти вместе со всеми класть свои жизни в смертном бою.
Тронув поводья лошади, Микола повернулся к едущему рядом Семену:
— Нашего полку прибыло. Ох и испугается Мамай, узнав, что у нас такое войско!
— Микола Васильич, это хорошо, что пешцы подходят, говорил же Дмитрий Михайлович Боброк, что конных хватит, а пешцев мало.
— Да я это понимаю, только посмотри, с чем они. Рогатина, она один раз в бой вступает, а потом чем драться станет?
— А у ордынца убитого и возьмет!
Знать бы Семену, что ему самому придется во время боя так поступать. И что Микола Вельяминов обратно вернется в дубовой колоде, а сам Семен на подводе.
Но отъехать далеко не успели, снова наперерез, только теперь уже из кустов, выскочили бабы, замахали руками, загалдели. Вельяминов поднял руку:
— А ну замолчь! Чего надо?! Говори по одной.
Это не удалось, снова заорали все сразу. Семен пошел на них лошадиной грудью, оттесняя подальше от боярина. Одна из баб живо вцепилась в поводья, едва не подняв лошадь на дыбы.
— Тьфу, оглашенная! — ругнулся Семен. — Под копыта попадешь! Чего хотите?!
Наконец удалось разобрать, что… мужики ушли из дома без спроса, а потому… без котомок с едой и чистого исподнего, какое перед боем надевать надо!
— Думали, не углядим, что тайком по меже рванули?! — Похоже, баб больше всего обижало именно это — что их не спросили. Немного поярившись, они успокоились и уже едва не со слезами на глазах попросили Вельяминова, тоже называя князем, передать непутевым котомки.
— Они вон там, позади, среди пешцев, только не позорьте своих мужиков, не орите так.
Неожиданно та самая баба, что перехватывала коня у Семена, облегченно вздохнула и с поклоном протянула ему котомку:
— Прими, не обидься.
— А чего это мне? У тебя ж муж есть?
Баба отерла вдруг помокревшие глаза платочком и снова вздохнула:
— Погиб он… Еще на Воже погиб. Возьми, а?
— Может, кому из своих сродичей отдашь?
— Одна я, как перст одна.
Семен совсем растерялся. Внимательней глянув на вдову, он увидел, что та молода и хороша собой. Видно, тосковало бабье сердечко. Встретившись глазами, вмиг вспыхнули оба.
— Тебя как зовут-то?
— Оленой…
Неожиданно для себя Семен вдруг спросил:
— Станешь ждать-то?
— Стану…
— Ну, жди, обратно пойду, тебя заберу!
— Ахти! — прижала руки к груди женщина. А Семен уже подхватил котомку и тронул коня вслед за Вельяминовым. — Я вон в той деревне живу! Храни тебя Господь! — перекрестила уезжающих Олена и прижала платок к губам, чтобы не разреветься во все горло.
Она и сама не могла понять, с чего вдруг бросилась сначала вместе со всеми за мужиками к проходившему войску, а потом под копыта коня этого молодого всадника. Его чуть лукавые синие глаза сразу заворожили молодую вдову, и теперь выбросить их из головы не получалось. Знала, что будет ждать непонятно чего, станет Господа молить, чтоб оставил жизнь этому воину…
И вдруг она ахнула, метнулась следом, закричала что было сил:
— А тебя-то как кличут?! Тебя-то?!
Он, не оборачиваясь, махнул рукой:
— Семеном!..
— Семен… Семша… — Теперь она знала, за кого просить. Даже если он не вернется, погибнет или просто забудет неожиданную встречу на дороге, все равно она будет за него молить.
Вельяминов довольно хохотал:
— Ай и повезло тебе, Семка! Баба-то справная… Все при ней. Вот и женкой обзавелся нежданно. — Потом вдруг посерьезнел: — Это хорошо, когда тебя кто-то ждет. Тогда и в бою легче.
Над Семеном добродушно посмеивался не один Микола Вельяминов, по полку сразу расползся слух о настырной бабе, вцепившейся в его лошадь. Но когда шутки стали злыми, Семену пришлось выставить пару зубов одному из насмешников. Тот пятился, выплевывая кровь изо рта:
— Ты че, Семка, ты че? Из-за чужой бабы с цепи сорвался!
— Думай, что говоришь! — зло бросил Семен. — Ты ее щупал? Али под юбку лез? Вот и не трепли имя!
Вообще-то Семена поддержали все, баба не выглядела шалавой, и Антип получил по зубам за дело. Позже, придя в себя, беззубый Антип, смущаясь, подошел к Семену:
— Ты, Семка, тово… ты зла не держи… Я ж не знал, что за баба…
— Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. А ты коли еще раз кого без дела хулить станешь, то я тебе еще зуб выбью!
Антип благодушно расхохотался:
— Да скоро и бить нечего будет!
— Часто языком мелешь не по делу?
— Ага! — согласился тот, мотая кудлатой башкой. — Особо во хмелю.
Через несколько дней Антип погибнет, ценой своей жизни спасая Семена.
На совете решено идти к Дону, а там по месту видно станет. Дон был уже совсем недалеко, когда из степи примчалась новая сторожа. Довольные собой Петр Горский и Карп Алексин привезли «языка» — перепуганного ордынца, видно, из такого же разъезда, который сначала ошалело мотал головой, а потом толково рассказал, что Мамай с войском стоит в трех днях пути от Дона на Кузьминой гати.