Дневник клона
Шрифт:
— Пошли, — безучастно согласился Ихтеолус, все еще кайфуя от употребленного им в рабочее время героина.
В «Ресторане» было людно, играло пианино, сновали туда-сюда обстимулированные официанты. Ихтеолус вывел из себя героин, ввел небольшую дозу алкоголя в качестве аперитива и предложил Дондоку сделать то же самое, на что тот с радостью согласился.
Принесли заказанную еду, она была изысканна и вкусна.
— Коньячку? — предложил Дондок.
— Я — виски, — сказал Ихтеолус.
Они стали есть и напиваться, буквально до свинского состояния.
— Вот что я тебе скажу, приятель, — начал Дондок свой
— Я думаю, что, — немедленно откликнулся Ихтеолус, отпивая большой глоток виски и кладя себе в рот маленький кусок пиццы, — лучшее и худшее — вечные корреляты сущего, соперничающие друг с другом и дополняющие сами себя. И в процессе своего сотворчества они и творят все Бытие, и в этом смысле прав Хун-Цзы, утверждающий, что никогда... и так далее. Но только лишь вырвавшись за пределы любых коррелятов, вообще любой возможности творить, как таковой, если мы выйдем, как кто-то сказал, «за», то только тогда мы и постигнем... И... — отпив еще виски закончил Ихтеолус, — познаем. Да — и познаем.
— Вечные твои идеи, — произнес Дондок. — А я вот вчера подумал, что лучшее и худшее — это и есть истинное единство, утверждающее сущий порядок, и в этом смысле и прав Хун-Цзы, утверждающий, что никогда... И так далее. Но выйдя, хотя бы попробовав выйти, как ты сказал, что как кто-то сказал, «за», мы никогда не окажемся (опять прав Хун-Цзы!) вовне и где-то в подлинном познании, поскольку сам этот выход, эта попытка, этот прорыв изначально уже будет либо лучшим, либо худшим. А? Каково?…
— Не знаю... — опьянело промолвил Ихтеолус. — Надо поразмышлять.
— Так в чем же дело-то?… — обрадованно проговорил Дондок. — Помедитируем, а? Тем более, время уже...
— Давай, — махнул на него рукой Ихтеолус, доканчивая бутылку виски.
Они тут же вывели из своих тел и мозгов все мыслимые и немыслимые вещества и переключились на «нормальное состояние». Закрыв глаза, каждый настроился на что-то свое, и если Ихтеолус пытался запредельно не-бытийствовать, погружаясь в некую досотворенную абсолютность блаженного Ничто, то Дондок отчаянно сражался с двумя создающими Бытие сторонами, принимая то одну их сторону, то другую, и все более запутываясь в многообразии рождаемых ими форм, сущностей и миров. Наконец, Ихтеолус открыл глаза: «нормальное состояние» ему быстро наскучило. Он пусто огляделся.
— Аааааааммммммм... — громко произнес Дондок, втягивая свой торс внутрь ресторанного кресла.
— Что, хочешь еще что-то покушать? — спросил его Ихтеолус.
— Ты что!… — обиженно буркнул Дондок, немедленно раскрывая глаза. — Это же — мой главный медитационный слог, да я же только что...
— Пошли, — сказал Ихтеолус, — мы уже опаздываем.
— Ах ты!… — озабоченно воскликнул Дондок, взглянув на часы. — Придется...
Они немедленно внедрили в себя по дозе фенамина и домчались до рабочих мест с резвостью чемпионов мира по спринтерскому бегу, которые, возможно, употребляли для своих спортивных нужд то же самое.
Остаток рабочего дня Ихтеолус так и провел
Ихтеолус набрал все еще дрожащими руками вожделенный телефонный номер, услышал мурлыкающий голосок Акулы-Магды и сказал:
— Я кончил.
— Уже? — усмехнувшись на другом конце провода, спросила Акула-Магда. — А я еще и не начинала.
— Тьфу, ой, извини, заработался... Короче... Встретимся...
— Пошли в церковь, — предложила Акула-Магда.
— В церковь? — изумился Ихтеолус. — Но...
— Начнем с церкви, — непреклонно сказала Акула-Магда. — Я там так давно не была...
— Ну хорошо-хорошо, — обрадовался Ихтеолус слову «начнем», — тогда встретимся...
— Там и встретимся, — непреклонно проговорила его любимая девушка. — А то ты еще не пойдешь.
— Да я... Да ты... Да мы...
— Все! — отрезала Акула-Магда и повесила трубку.
«Церковь... церковь... — выведя из себя фенамин и введя большую дозу ноотропила с небольшим количеством морфина, размышлял Ихтеолус. — Что же там... Да я там не был... А!… Ну да.»
В назначенное время он переступил порог храма и вошел. Внутри молились прихожане всех возрастов и полов, стояли свечи. Прямо у алтаря стояла Акула-Магда, ее огромные глаза словно пробивали алтарные стены, руки ее были молитвенно сложены на кокетливо выступающей вперед груди.
Акула-Магда была статной брюнеткой с маленьким, почти миниатюрным личиком, слегка вздернутым носом и почти идеально-женственной фигурой. Ихтеолус, еле пробившись через толпу молящихся, наконец оказался рядом с ней.
Она была ему под стать.
Она ничего не сказала, только внимательно посмотрела в его глаза, и Ихтеолус, все поняв в единый миг, тут же инъецировал себе порцию ДМТ, отчего все иконы на церковных стенах зажглись холодным огнем великой божественной энергии, все запульсировало радугами высшей благодати, и Единый Смысл Покаяния, Веры, Любви и Надежды пронизал Ихтеолуса пламенным вихрем Вселенского Смирения, полыхающего над церковным куполом, точно ореол, или самый величайший Нимб, откуда все нисходит в этот мир, и куда возвращается.
— О... — благодарно молвил Ихтеолус, рухнул на колени и принялся судорожно молиться, видя наяву каждый свой грех, словно некоего цветного демона, буквально рассыпающегося на куски под подлинно-праведным взором; испытывая истинную причастность и сопричастность Всему, что только есть под Солнцем, и возрадуясь Творению, и бесконечно возлюбив Его.
— Братья и сестры!!… — прогремел над всеми голос священника. — Господу Богу помолимся! Господи, помилуй!!!
— О... — вновь тихо сказал Ихтеолус, боясь даже взглянуть на священника, настолько он буквально горел и переливался всеми огнями и смыслами божественной мудрости и славы, а на чело его нисходил мягко-синеватый, и, одновременно перламутровый, какой-то извечно добрый Свет...