ДНЕВНИК КРИШНАМУРТИ
Шрифт:
К: Вы обдумали это, сэр. Мы дойдем до того момента, когда мы не претворяемся. Я не знаю, что такое любовь. В этом диалоге мы сказали, что не знаем, что такое любовь. Я знаю, что когда мы используем слово “любовь”, в этом есть определенное притворство, лицемерие, одевание определенной маски. Мы уже прошли сквозь все это. В начале этого диалога мы уже углублялись в это. Итак, теперь мы дошли до точки, почему мысль, будучи фрагментом, почему она приносит эту изоляцию, если это она делает это. В моем диалоге с собой я обнаружил, что она делает это, потому что мысль ограничена, мысль связана временем, следовательно все, чтобы она не делала, должно быть ограничено. И в этой ограниченности она нашла безопасность. Он нашла безопасность, говоря: “В моей жизни есть особая карьера”.
Итак, мысль делает это. Теперь вопрос в том, может ли мысль сознавать, что все, чтобы она не делала, является ограниченным, фрагментарным и, следовательно, обособляющим (ведущим к изоляции), и что все, чтобы она не делала, будет таковым? Следовательно, может ли мысль — пожалуйста, у меня диалог, это очень важный момент, — может ли сама мысль осознать свои собственные ограничения? Или мысль говорит себе, что она ограничена?
Вы понимаете разницу? Вы что спите? Мысль является мной; говорю ли я, что мысль ограничена, и поэтому она говорит: “Я ограничена.”? Или сама мысль сознает, что она ограничена? Это две совершенно различные вещи. Одна является навязыванием, и, следовательно, конфликтом; тогда как если сама мысль говорит, что она ограничена, то она не будет уходить от этой ограниченности. Пожалуйста, это очень важно понять, потому что в этом сама сущность вопроса. Мы навязываем мысли, что ей следует делать. Мысль создала “мы”, “я”, и мысль, и “я” отделило себя от мысли и говорит: “Я буду руководить, скажи мне, что мысль должна делать”. Но если мысль сама осознает, что она ограничена, тогда нет сопротивления, нет конфликта; она говорит: “Я такая. Я испорчена”.
Итак, в моем диалоге с собой я спрашиваю: “Сама мысль сознает ли это?” Или это я говорю ей, что она ограничена? Если я говорю ей, что она ограничена, тогда я отделяюсь от этой ограниченности. Тогда я борюсь для того, чтобы преодолеть эту ограниченность, тогда имеет место конфликт, являющийся и насилием, а это не любовь. Вы следите?
Итак, сознает ли сама мысль свою ограниченность? Я должен выяснить. Мне брошен вызов. Теперь у меня есть энергия; так как мне брошен вызов, у меня есть вся энергия. Осознает ли сознание — поставим вопрос по-другому — осознает ли сознание свое содержание? Осознает ли сознание, что его содержание является им самим? Или я слышал, что кто-то сказал: “Сознание — это его содержание, его содержание составляет сознание”, — и поэтому говорю, что это так. Вы следите? Или сознание, мое сознание, это сознание сознает свое содержание и поэтому само это сознание является целостностью моего сознания. Верно? Вы видите разницу между этими двумя? Первый навязан мной, тем “я”, который создан мыслью; тогда если я навязываю что-то мысли, то существует конфликт. Верно? Это похоже на навязывание чего-то кому-то деспотическим правительством, однако это правительство есть то, что я создал.
Итак, мы спрашиваем: “Сознает ли мысль свою собственную незначительность, свою собственную мелочность, свои собственные ограничения, или она притворяется, что она — нечто необыкновенное, возвышенное, божественное?” Что является чепухой, так как она — это память, опыт, вспоминание. Итак, я должен, в моем диалоге должна быть ясность по поводу того, что нет внешнего влияния, оказываемого на мысль, говорящего, что она ограничена. Тогда мысль, вследствие того, что нет навязывания, что нет конфликта, вследствие этого она сознает, что она ограничена. Следовательно, все, чтобы она не делала: ее поклонение богу, ее поклонение Иисусу, ее поклонение ограничено, фальшиво, мелочно, хотя она и создала по всей Европе эти чудесные соборы.
Итак, в моем разговоре с собой было сделано открытие того, что одиночество создано мыслью. Теперь мысль сама осознала, что она ограниченна, и поэтому не может решить проблему одиночества. Вы понимаете? А так как она не может решить проблему одиночества, то существует ли одиночество? Вы понимаете мой вопрос? Мысль создала это чувство одиночества. Верно? И мысль сознает, что она ограничена, и так как она ограничена, фрагментарна, разделена, то она создала это, эту пустоту, одиночество; поэтому, когда она сознает это, одиночества нет. Мне интересно, вы понимаете это? Верно?
И, следовательно, есть свобода от привязанности. Я не сделал ничего. Вы понимаете? Я внимательно наблюдал за привязанностью, за тем что она заключает в себе: за жадностью, страхом, одиночеством, за всем этим; и, следя за этим, наблюдая за этим, не анализируя это, а просто глядя, глядя и глядя на это, пришел к открытию того, что мысль сделала все это. Верно? Мысль, вследствие своей фрагментарности, создала эту привязанность. Поэтому когда она сознает это, привязанность прекращается. Мне интересно, вы видите это? В этом нет совершенно никакого усилия, ведь в тот момент, когда имеет место усилие, это возвращается. Вы понимаете?
Итак, мы сказали, что если в любви нет привязанности; что если есть привязанность, то нет любви. Произошло устранение основного фактора через отрицание того, чем это не является, то есть того, что любовь — не привязанность.
Я знаю, что это означает в моей повседневной жизни: никакого вспоминания о том, что моя жена, моя подруга или мой сосед сказали мне, никакого вспоминания о какой-либо обиде, никакого образа о ней, потому что я привязан к образу, а не к ней. Я привязан к тому образу, который мысль создала о ней. Она обидела меня, ссорилась со мной, она утешала меня, я получал удовольствие в сексе, десять других разных вещей, которые все являются движением мысли, создавшей этот образ; и это и есть тот образ, к которому я привязан. Итак, привязанность ушла.
Существуют и другие факторы: страх, удовольствие, удобство нахождения с этим человеком или удобство этой идеи. Теперь, нужно ли разбирать их все шаг за шагом, один за другим, или все кончено? Вы понимаете мой вопрос? Нужно ли мне разбираться, нужно ли мне так же, как я исследовал привязанность, исследовать страх. Должен ли я исследовать стремление к удобству? Должен ли я наблюдать за тем, почему я ищу удобства?
Не потому ли, что я не самодостаточен, и следовательно хочу удобства, хочу удобное кресло, удобную женщину или мужчину, или чего бы то ни было, удобную идею? Я думаю, этого хотят большинство из нас. Иметь удобную, безопасную идею, которая никогда не может быть поколеблена, и к которой я смертельно привязан; поэтому, когда кто-то говорит, что это вздор, я злюсь, я ревную, я расстраиваюсь, потому что он сотрясает мой дом. Итак, я говорю, что не должен проходить через все это исследованние всех этих разнообразных факторов; я вижу это одним взглядом, я уже ухватил это. Вы понимаете это сейчас?
Итак, через отрицание того, что не является любовью, приходит любовь. Мне не нужно спрашивать, что есть любовь. Мне не нужно искать ее. Если я ищу ее, то это не любовь, это вознаграждение. Итак, в этом исследовании я медленно, внимательно, без искажения, без иллюзий опроверг, завершил все, чем это не является, тогда другое есть.
Теперь, у меня был хороший диалог с собой.
У. Можно мне задать вопрос? Возможно, я не уловила этого. Вы сказали, что одиночество создается через переживание одиночества?
К: Я уже объяснил все это, мадам. Не то чтобы я объяснил, у меня был диалог с собой. Если бы вы слушали его, вы бы уловили это.
Во-первых, я бы хотел указать на то, как сложно общаться с тем человеком, чья культура, чье воспитание может быть полностью отличным от вашего. И, если я могу указать, мы не говорим ни о какой философии, ни о каких теориях, ни о каких новых идеях или идеалах. Мы собираемся вместе, как двое старых друзей, обсудить проблемы нашей повседневной жизни. Для того, чтобы внимательно, осторожно и мудро углубиться в это, человек должен взглянуть на то, что реально происходит в мире, не только на этом острове, но также в Европе, Америке, Китае, России и Индии.