Дневник maccolit'a. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
Шрифт:
2003
Поющая кружка
11 января
Моя дочь Ольчик подарила мне на НГ чайную кружку, привезенную из Германии в специальной упаковке, на которой все по-немецки.
На кружке же изображены две коровы и написано вполне по-русски: «У кого язык длиннее, тот у нас в семье главнее».
Ну, я намека не понял, и главное не в этом.
Главное, что кружка поющая.
И поет она этублятьэлизебетховена! Изумительная, нечеловеческая музыка.
Вот когда отрываешь
– Какая прелесть! – восхитился я.
И мы, как бывшие физики, поговорили с дочерью о принципах устройства этой кружки. Почему она поет? Повертели ее так и сяк, но так и не придумали.
А потом, уже дома, попробовал пить из нее чай.
Раза три отхлебнул, потом меня этаблятьэлизебетховена достала, и я стал отхлебывать из кружки, не поднимая ее. Но она глубокая, эта возможность быстро иссякла. А поднимать боюсь, ибо она уже изготовилась играть этублять…
Тут звонит Ольчик.
– Я разгадала, – говорит. – Там фотоэлемент в донышке. Когда стоит на столе, молчит. Вот ты попробуй выключить свет. В темноте она не поет.
Я выключил свет и спокойно допил чай. Кружка молчала.
И мы ее спрятали в темный шкаф, где она лежала молча, проигрывая в уме эту элизебетховена и размышляя, чем же нам ответить.
Видимо, придумала.
Вчера из темного шкафчика снова зазвучала эта очаровательная мелодия. Мы кинулись к шкафчику, извлекли кружку, поставили на темный полированный стол. Ни фига! Она замолчала, но через минуту снова завела свою песню. И все наши попытки остановить эту взбесившуюся кружку были напрасны.
Вечером моя младшая дочь Настя расфигачила эту кружку, оторвала донце и обнаружила под ним две мелкие железяки. Они-то и пели.
Вот она лежит на столе, раскуроченная, не поет.
А потому что не надо петь, когда не просят.
Судьба книги
25 января, 2003
На днях нашел в «Геликоне» рядом с прессом старую книжку. В. Попов «Нас ждут». Ленинград, «Детская литература», 1984 г. В книге детские повести моего приятеля Валеры Попова. Оформление художника Ф. Волосенкова.
Но книга примечательна не этим. На ней 4 дарственных надписи.
Первая, очевидно, была сделана художником Ф. Волосенковым. Она гласит: «Прекрасному автору, который гениальный писатель и очень разбирается в искусстве живописи и других искусствах. С признательностью, Ф. Волосенков. 3 июля 1984 г.» Сделана надпись на обороте авантитула.
Однако Валера, по всей видимости, не мог ответить взаимностью художнику, поэтому на обороте форзаца мы видим: «Дорогой Миша! Ты оформлял мою первую книжку. Без тебя, как сам видишь, дело плохо! Надеюсь пересечься в следующем пятидесятилетии! С любовью, Валера Попов».
Стрелками, указывающими на довольно аляповатые форзацы, В. Попов обозначил, где именно «дело плохо».
Но неизвестный Миша (подозреваю, что это был художник Михаил Беломлинский, ныне живущий в Нью-Йорке) почему-то не воспользовался даром. На обороте титула мы видим следующее: «Марку Фомичу Анусину с благодарностью за его критические труды, с надеждой…» На этом надпись обрывается, подписи нет, но почерк Попова.
Анусин мне совершенно неизвестен.
Но и ему книжка не досталась, потому что уже на авантитуле красными чернилами написано следующее: «Аннулирую все предыдущие посвящения ради симпатичнейшего Левы Боровикова и его очаровательной жене Светлане (так в тексте). В. Попов».
Даты нет, но было это наверняка до марта 1987 года, потому что именно тогда Светлана, жена нашего общего приятеля Левы, умерла от рака.
После чего книжка, так и не попав ни к одному адресату, почему-то осела у меня и вдруг обнаружилась через 15 лет в «Геликоне», где томятся остатки моих прошлых семейных библиотек, не вписавшиеся в нынешнее жилище.
Принес ее домой, поставил на полку. Она заслужила.
Мои пять копеек в копилку консерваторам и либералам
26 января
Я тут недавно выяснял – консерватор ли я? Выяснил, что нет. Думаю, что если бы спросил в такой же форме про либерала, получилось бы то же самое. Хотя с меньшим счетом.
Вопрос самоидентификации продолжает меня волновать, потому как хочется все же выяснить – в каком я лагере? Я же учил математику и знаю, что если А=В, а В=С, то это автоматически означает, что А=С.
А тут, понимаешь, я считал, что я в одном лагере с Быковым, а с Ольшанским – не в одном. Оказалось же, что Быков с Ольшанским в одном лагере, и я автоматически, как говорилось, попадаю в лагерь к Мите. Прямо за его колючую проволоку, к эсэсовцам. Или лагерь все же поделен на зоны, объяснил бы кто.
Опять же Холмогоров и Крылов – куда их девать, в какой лагерь? Про Крылова ничего сказать не могу, а Холмогоров такой весь положительный из себя, его кредо русского националиста мне определенно по душе.
Не говоря о многих других моих френдах и просто знакомых – бывших и настоящих.
Я никогда не классифицировал их по партиям, так же как и по национальностям. Иными словами, поговорка «скажи мне кто твой друг» вряд ли ко мне применима. Поэтому мне легче считать, что мои френды попросту забавляются, навешивая себе и другим ярлычки: консерватор, либерал, фашист, националист и проч.
Но нужно в таком случае выбрать ярлычок и для себя. Иначе неудобно получается.
Стал я думать. В те годы, когда происходило мое самоопределение, то есть достаточно давно, слово «консерватор» употреблялось почти исключительно для обозначения членов консервативной партии Британии, символом которой был сэр Уинстон Черчилль, регулярно изображаемый в журнале «Крокодил» в виде бульдога или мопса в черном котелке. Никакой симпатии он к себе не вызывал, поэтому слово «консерватор» осталось для меня окрашенным в черные цвета. Слова «либерал» не было вообще, я стал его встречать много позже в статьях Ленина, когда приходилось их читать в вузе. Тоже редиской оказались эти либералы! И мне поэтому не хочется быть либералом. Слизняки какие-то прекраснодушные, тьфу.