Дневник матери
Шрифт:
Лида, не обратив внимания на то, что брови отца нахмурены, с беспечным видом рассказывает какую-то забавную историю, случившуюся у них на курсе. Когда взрыв весёлого смеха утихает, Иван Николаевич сухо спрашивает Лиду:
– Ты почему не посещаешь лекций по анатомии? Оживление мигом слетает с лица Лиды. Опустив голову, она отвечает тихо:
– Мне не нравится, как Антипин читает лекции…
– Да, но это ещё не резон, чтобы пропускать занятия… Губы Лиды дрожат. Она ещё ниже опускает голову.
И вдруг вскакивает из-за стола
Обед заканчивается в молчании. Иван Николаевич продолжает хмуриться, видно, что ему и самому неприятна эта история с Лидой, но пойти, поговорить с девочкой, ему и в голову не приходит. Не просить же прощения у девчонки за справедливое замечание!
Но тут появляюсь я в своей всегдашней роли парламентёра. Все вздыхают с облегчением, провожая меня взглядом, когда я иду в детскую – так у нас в доме называется комната девочек.
Лида лежит на кровати, уткнувшись в подушку, и вся вздрагивает от рыданий. Больших трудов стоит мне повернуть её лицом к себе.
– Ну что ты, Лида, милая… Успокойся!
Лида нетерпеливо дёргает плечом, пытаясь сбросить мою руку, мотает головой и вдруг, подняв ко мне залитое слезами лицо, в исступлении выкрикивает:
– Не буду я учиться! Не хочу! Проклятая анатомия! Она снова падает лицом в подушку, и до меня уже глухо доносится:
– Не буду! Не хочу! Ненавижу!..
Я сижу, как пришибленная. Так вот оно что! А мне-то казалось, что Лида смирилась с тем, что учится на биологическом факультете, хотя ещё в школе мечтала о литературном. Но отец и слышать не хотел о литературе. «Надо делом заниматься!» – говорил он. Для него, страстно увлечённого естественными науками, только они и были «делом».
«Конечно, я пойду туда, куда хочет папа!» – сказала мне Лида, когда я спросила её, твёрдо ли она решила стать биологом, и заплакала.
Но где была я? Почему я не отстояла девочку, зная, что литература – её страсть? Сочинения Лиды были лучшими в школе, а ответ на выпускном экзамене – блестящим. Она говорила, что по литературе ей было бы больно получить отметку ниже «пятёрки».
Почему я не вмешалась? Почему не сказала «нет!», когда по настоянию отца Лида выбрала биофак? Вероятно, потому, что мне казалось, что любовь к чтению ещё не основание для выбора профессии. Любить художественную литературу можно, будучи и физиком, и химиком, и биологом, и что Лида ничего не потеряет, если пойдёт на биологический факультет. Как, оказывается, я заблуждалась!
Вздохнув и поцеловав Лиду, которая больше не плачет, а только изредка всхлипывает, я иду к Ивану Николаевичу. Он сидит в кабинете над микроскопом и определяет своих короедов, которые наносят «неисчислимый вред лесному хозяйству».
– Ты слишком строг с Лидой! – говорю я мужу. Мои слова задевают его. Он поднимает голову от микроскопа и произносит в запальчивости:
– Если моя дочь будет пропускать занятия (он делает ударение на слове «моя»), то могу ли
Я сознаю, что Иван Николаевич прав. Как декан, он не может допустить, чтобы студентка его факультета пренебрегала занятиями, тем более если эта студентка – его дочь. Но мне жаль Лиду. И когда Иван Николаевич, встав из-за стола, делает несколько шагов по комнате явно расстроенный, я тем не менее говорю:
– Всё-таки напрасно Лида пошла на биологический. Надо было ей на литературный факультет пойти…
– Что теперь говорить об этом, Маша! – с болью в голосе восклицает Иван Николаевич и, остановившись у окна, несколько мгновений бесцельно смотрит в него. Потом поворачивается ко мне:
– Ведь хотелось сделать, как лучше…
Да, «хотелось сделать как лучше». Но, может быть, ещё не поздно исправить ошибку? А что, если с нового учебного года перевести Лиду на литературный факультет?
Я делюсь этой своей мыслью с мужем.
– Только, пожалуйста, не сбивай девицу с толку! – говорит он мне. – Пусть заканчивает первый курс, а там видно будет.
Иван Николаевич уходит в детскую. По его чуть виноватому лицу видно, что ему жаль Лиду, что он уже раскаивается в своей резкости и вообще раскаивается в том, что когда-то настоял на своём.
О чём у них там идёт речь, не знаю, но через несколько минут Лида выходит из детской задумчивая. С полотенцем через плечо проходит в ванную умыться и, когда возвращается оттуда, говорит мне:
– Я пошла, мамочка. У нас в группе сегодня комсомольское собрание.
После ухода Лиды в кухне появляются вначале Таня, а следом за нею и Юра с Олей.
– Ну, что, мама, как Лида? – в тревоге спрашивает Таня.
– Ничего, – сдержанно отвечаю я. В дверях кухни я вижу Ивана Николаевича, а при нём мне не хочется говорить с детьми о Лиде.
– Маша! – говорит Иван Николаевич. – У нас учёный совет. Я вернусь поздно. Ты не помнишь, Маша, у нас не сохранились мои студенческие тетради по анатомии?
Чудак Иван Николаевич! Он, видимо, забыл, что вся наша библиотека сгорела во время войны. Сгорели, конечно, и тетради.
– Жаль. Сейчас они пригодились бы Лиде.
Иван Николаевич идёт в переднюю, но, спохватившись, возвращается.
– А что, Валентина нет ещё?
– Нет, – отвечаю я спокойно, хотя и меня волнует отсутствие Вали. – Вероятно, их в школе задержали…
Но сама я далеко не уверена в этом. И проводив Ивана Николаевича и Таню, которые уходят вместе – им по пути, – то и дело смотрю на часы.
Валя заявляется домой в седьмом часу. Но в каком виде! Потный, взъерошенный, грязный!
– Где ты до сих пор пропадал?
– Да мы с ребятами футбол гоняли! Возле школы…
– Папа был очень недоволен…
Напоминание об отце заставляет Валю ещё острее почувствовать свою вину, и он говорит умоляюще:
– Знаешь, мама, я совсем забыл, что пора домой.