Дневник обольстителя
Шрифт:
x x x
Моя Корделия!
Я беден, ты — мое богатство! Я мрачен, ты — мой свет. У меня нет ничего, но я ни в чем не нуждаюсь. Да и как же я могу иметь что-нибудь? Как может обладать чем-либо тот, кто потерял власть над самим собою? Я счастлив, как дитя, которое не может и не должно обладать ничем. У меня тоже нет ничего, и я сам весь принадлежу тебе. Я более не существую сам по себе, я перестал существовать, чтобы стать твоим.
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Какой смысл в слове «моя»? Ведь оно не обозначает того, что принадлежит мне, но то, чему принадлежу я, что заключает в себе все мое существо. Это «то» мое лишь настолько, насколько я принадлежу ему сам. "Мой Бог" ведь это не тот Бог, Который принадлежит мне, но
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Кто я? Скромный певец твоей победы, танцовщик, слегка поддерживающий тебя, когда ты грациозно и легко поднимаешься на воздух, ветвь, на которой ты отдыхаешь на мгновение от своего воздушного полета, или бас, оттеняющий мечтательно серебристые звуки твоего сопрано, заставляя их подыматься еще тоном выше? Что я такое наконец?.. Я — земная тяжесть, приковывающая тебя к земле, я — тело, материя, земля, прах, пепел… ты же, моя Корделия, ты — душа, ты — дух!
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Любовь — все, и для того, кто любит, все остальное теряет всякое другое значение, кроме того, какое придает ему любовь. Если бы какой-нибудь жених признался своей невесте, что он интересуется и другой девушкой, то оказался бы, пожалуй, преступным в ее глазах, она возмутилась бы. Ты же, я знаю, увидела бы в таком признании лишь преклонение перед тобой. Ведь ты знаешь, что полюбить другую для меня невозможно, а если случится нечто похожее на это, то только потому, что моя любовь к тебе бросает свой отблеск и на все окружающее. Да, моя душа полна одною тобою, и жизнь получает для меня теперь совсем иное значение: она превращается в миф о тебе!
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Любовь уничтожила во мне все! У меня остался лишь голос мой, который вечно повторяет тебе, что я люблю тебя! Но ты ведь не устала внимать ему, хотя он и сторожит твой слух повсюду? На разнообразном, вечно меняющемся фоне моего сознания твой чистый и цельный образ выступает еще ярче, еще рельефнее.
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
В старинных легендах рассказывается об озере, влюбленном в молодую девушку. Моя душа похожа на такое озеро. Оно то спокойно дает твоему образу отражаться в его недвижной глубине, то вдруг вообразит, что наконец схватило твой образ, и выступает из берегов, чтобы не дать ему ускользнуть, то опять утихает и лишь слегка колышется, играя твоим изображением, то вновь темнеет, мечется и бьется в отчаянии, вообразив, что потеряло его… Моя душа похожа на озеро, влюбленное в тебя.
Твой Йоханнес.
x x x
Откровенно говоря, даже не обладая особенно пылкой фантазией, можно, кажется, вообразить себя в более удобном, а главное, более приличном экипаже. Ехать с мужиком на возу, восседать на мешках с картофелем!? Такой оригинальностью если и можно возбудить внимание, то лишь в довольно невыгодном смысле. За что ни ухватишься, впрочем, в минуту крайности? Бывает ведь, что пойдешь прогуляться за город и заберешься нечаянно слишком далеко… Устанешь, конечно, а экипажей здесь уж не найдется, извините. Что ж прикажете делать? Обрадуешься и мужицкому возу с картофелем! Подсядешь и поедешь преспокойно… Встречных никого не попадается, значит все благополучно… Вот уж недалеко и от подгородного села…
Ах! вот досада! Ну можно ли было ожидать встретить тут одного из городских франтов?! Что я городской житель, вы сразу видите — в деревне таких нет: этот особенный, самоуверенный, пытливый и несколько насмешливый взгляд… Да, моя милая, ваше положение не из красивых! Вы сидите, как на подносе: мешки уложены так неудобно, что вам даже некуда спустить ножек. Впрочем, если вам угодно, мой экипаж к вашим услугам, и если вы только не стесняетесь сесть рядом со мной… Или я, пожалуй, перемещусь на козлы и буду очень рад довезти вас до города. Ваша соломенная шляпа такого неудобного фасона, что даже не защищает вас от взгляда, брошенного сбоку…
Напрасно вы наклоняете головку — я все-таки любуюсь вашим прелестным профилем. А, вам досадно, что мужик вздумал еще раскланиваться со мной! Но это же в порядке вещей — мужик кланяется важному барину. Но подождите…
— Кто она такая, однако? Мещанка, что ли, или дочь какого-нибудь мелкого торговца?.. Если так, то она необыкновенно хороша и изящна; одета тоже с большим вкусом… Папенька ее, должно быть, загребает барыши порядочные. А впрочем… Может статься, она богатая и знатная барыня, которой надоело кататься в колясках и потому вздумалось добраться до дачи в таком оригинальном экипаже, рискуя натолкнуться на маленькие приключения. Что ж, подобные примеры бывали. Мужик-то, досадно, глуп — ничего не знает, только и умеет пить! Ну да ладно, пей на здоровье!.. Но неужели… Да, так и есть! Теперь я узнал ее. Это Мальвина Нильсен, дочь богатого коммерсанта! Помилуйте, да мы даже знакомы! То есть, я видел ее однажды в экипаже на Широкой улице, она сидела спиной к лошадям и старалась поднять окно кареты, но это ей никак не удавалось. Я накинул pince-nez и с любопытством следил за ее движениями. Сидеть ей было не особенно удобно: кроме нее, в карете сидело еще человек пять, так что она едва-едва могла пошевельнуться, а кричать караул, верно, стеснялась. Теперешнее ее положение не менее неловко. Итак, судьба положительно сводит меня с ней. Говорят, что она вообще большая оригиналка, и вот теперь, например, она пустилась в такое путешествие, конечно, на свой страх и риск. Но вот мой слуга и ее возница выходят назад. Мужик совсем пьян. Фи! Какая гадость! Вот испорченный народ, эти картофельные мужики! Ну да есть люди и похуже их! Нечего сказать, хорошо вы теперь потащитесь! Пожалуй, вам самой придется взять в руки вожжи, что будет уже верхом оригинальности! Повторяю, мой экипаж стоит на дворе, вернитесь… Но нет, вы упорствуете, желаете показать, что вам отлично и на возу… Ну, положим, меня-то вам не провести!.. Я ведь вижу все насквозь. Ага! Не выдержала, соскочила с телеги! Можно-де, пойти по опушке леса… Не торопитесь только… Сейчас оседлают мою лошадь, и я догоню вас… Ну вот, теперь никто не посмеет обидеть вас. Да не бойтесь же меня, не то я сейчас вернусь… Нет, нет, я хотел только попугать вас и полюбоваться вашим волнением: оно придает вашему личику новую прелесть. Так как вы не знаете, что мужика напоили по моему приказанию, и так как я держу себя в высшей степени прилично и скромно, то вы, кажется, вполне можете довериться мне. Уверяю вас, что все окончится вполне благополучно — я придам делу такой оборот, что вы сами только посмеетесь над всей этой историей… Не опасайтесь же ловушки с моей стороны! Я друг свободы, и то, что не дают вполне добровольно, мне совсем не нужно! Вы, впрочем, сами убедились, что продолжать путь пешком до самого города невозможно. Ну, что ж колебаться? Я отправляюсь на охоту и отлично могу ехать туда верхом, тогда как экипаж мой, оставшийся на постоялом дворе, сейчас догонит вас и отвезет, куда прикажете. Сам я, увы, не могу сопровождать вас… Даю вам честное слово охотника — охотники ведь, как известно, никогда не лгут, это самый правдивый народ на свете. Вы согласны? Сию минуту все будет в порядке, и вам нет нужды конфузиться при новой встрече со мной, по крайней мере, не больше, чем это идет вам. Теперь вы можете посмеяться над своим маленьким приключением и… уделить мне местечко в своих воспоминаниях. Большего я не требую: это ведь начало, а я всегда был особенно силен по части всяких начинаний.
x x x
Вчера вечером у тетки собралось небольшое общество. Я знал, что Корделия непременно возьмется за свое вышиванье, и заранее спрятал в него маленькую записку. Она взяла работу, выронила записку, подняла ее и вся вспыхнула от нетерпеливого любопытства. Да, подобный способ доставки писем производит поразительное действие! Сама по себе записка незначительна, но прочитанная украдкой и наскоро, в сильном волнении, приобретает всегда какое-то особенно глубокое значение. Ей, видимо, хотелось поскорее поговорить со мной, но я устроил так, что мне пришлось провожать домой одну даму, и волей-неволей бедная Корделия должна была дожидаться сегодняшнего свидания — впечатление успело, следовательно, глубже врезаться в ее душу. Вот такими-то способами я всегда и живу в ее мыслях, она всегда ждет от меня какого-нибудь нового сюрприза.