Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945
Шрифт:
Жили мы дружно. Несмотря на трудные, особенно для горожан, условия, никто из ребят не «сачковал» и не ныл. Вместе мокли и мерзли в поле, а потом согревали спины друг другу в холодной палатке.
Вечером (завтракали и ужинали мы всегда в темноте) произошел смешной случай у нас с Сулимовым, моим напарником по котелку. Принеся с кухни котелок с пшенной кашей, он предложил съесть ее с сахарным песком, чтобы не надуваться на ночь чаю. Высыпали сахар в кашу, а когда начали размешивать, на ее поверхности показались кусочки жирного мяса. Повара приготовили на ужин добротный кулеш! Снимаем пробу — меня едва не стошнило, и я с сожалением отказался есть, а Сулимыч, как ни в чем не бывало работая ложкой и поминутно смахивая капельки с оттаявшего над горячим паром носа, наставительно бурчит: «Подумаш, каки нежности...
Особенно неприятны нам наряды по кухне, потому что от работы в поле они не избавляли. Требовалось только приготовить с вечера на весь следующий день запас дров для кухонь и начистить две двухсотлитровые бочки картофеля. Он отнимал очень много времени, так как был мелок и чистили его в темноте, сидя вокруг дымного костра, почти не дающего света. Дым нещадно ел глаза, и несчастные чистильщики плакали горькими, неподдельными слезами, то и дело утирая их грязными рукавами шинелей. Попавшие в такой наряд выходили утром на работу не выспавшись.
В последних числах сентября почву на поверхности все чаще стало прихватывать морозцем, и темпы уборки были ускорены, чтобы не дать пропасть добру. Октябрь — декабрь
К вечеру 3 октября уборка картофеля была полностью закончена. 4 октября
Утром в пешем строю мы двинулись в Челябинск. Задувал вовсю пронзительный, студеный ветер, трепля полы шинелей и подгоняя курсантов, пробираясь даже под затянутыми ремнями до самых спин. Сперва мы кое-как держали строй, затем зашагали быстро и вразброд, растягиваясь с каждым новым километром все больше, и наконец побежали тяжелой рысью, перегоняя училищные тракторы с длинными прицепами-волокушами, на которых ехали горы картошки. 5 октября
Наконец приступили к занятиям.
Наш день начинается в 6.00 с крика дневальных «Подъем!» и заканчивается хриплой командой старшины «Отбой!».
На зарядку выбегаем с обнаженными торсами, поэтому все упражнения выполняются даже самыми ленивыми курсантами с большим усердием: оно находится в обратно пропорциональной зависимости от наружной температуры. С наступлением зимы разрешалось надевать нательную рубаху, но только в случае крепкого мороза или сильной метели.
Занимаемся, считая и самоподготовку, по 12—14 часов в сутки, старательно изучая и осваивая все, что положено знать [27] и уметь будущему технику-лейтенанту, водителю тяжелого танка. Судя по тому, как за нас взялись, едва мы возвратились с «подсобки», и с какой скоростью повели по программе, в этом училище учли все: и наши десять классов, и три месяца обучения в ЧВАШМ.
Казарменное здание наше состоит из двух половин, соединенных широким дверным проемом. В левой половине, если смотреть на казарму с линейки, — наш батальон. Две роты размещаются на первом, третья — на втором этаже. Лестница на второй этаж в правом крыле. Там, на лестничной площадке между этажами, — знамя батальона, круглосуточно охраняемое часовым, — пост номер 1. Наша рота на самом виду, против входа в казарму. Сразу за наружными дверями, слева и справа, — узкие тамбуры с умывальниками. Вода к кранам поступает из железных прямоугольных баков, укрепленных на стене. Наполнять эти резервуары — одна из обязанностей дневальных, так как водопровода в казармах нет. Нет и центрального отопления. С наступлением морозов вода в трубах и баках замерзла и умываться стало можно только снегом. Хорошо еще, если пороша выпадет, но чаще всего мы безуспешно старались стереть (именно стереть, потому что при сильном морозе снег почти не таял в ладонях) грязь с рук, лица и шеи жестким, царапающимся, потемневшим от заводской копоти снегом. По-настоящему отмыться удавалось раз в десять дней в бане, да и то когда вода бывала достаточно горячей.
Почти всю казарму занимает грандиозное сооружение, напоминающее огромную клетку, — длинные трехэтажные нары в два ряда со множеством вертикальных стоек. Человек, усевшийся на верхних нарах,
С заправкой «коек» первое время мы подолгу мучились, так как большие наволочки с соломой, как их ни взбивай и ни укутывай в одеяла, все равно расползаются, словно оладьи, и не имеют никакого вида. Старшинам это не нравилось, и нам самим, а потом еще и дневальным приходилось без конца перестилать постели. Так продолжалось до той поры, пока кто-то из наших ребят не увидел случайно, как курсанты-«старики» на другой половине казармы подсовывают под одеяло вдоль боков тюфяка деревянные рейки, затем туго обтягивают одеялом постель — и в результате получается аккуратная заправка, радующая глаз начальства четкими прямыми линиями и углами.
В казарме есть печи, но их нечем топить. Когда все курсанты, кроме дневальных, находятся на занятиях, температура в зимнее время у нас в помещении снижается до плюс 4—5 градусов, а ночью от дыхания сотен людей переваливает за двадцать, при этом воздух становится таким влажным и спертым, что вокруг лампочки, которая висит над выходом и освещает стенные часы, образуется расплывчатый ореол.
Вскорости после возвращения с сельхозработ нам выдали, ко всеобщей великой радости, кирзовые сапоги. Командиры отделений предварительно выяснили размер обуви каждого курсанта, отмечая в списке против его фамилии, затем суммировали количество пар сапог по размерам и подали рапортички старшему старшине.
И вот долгожданный день наступил! Юные щеголи в шинелях, которые уже начинали лосниться от тесного общения с техникой и терять свой первозданный цвет, напоминающий цвет песков Сахары (шинели были английского производства), с удовлетворением притопывали сапогами, заказанными, разумеется, точно по ноге. Только немногие из нашего брата, либо более сообразительные от природы, либо умудренные житейским опытом, взяли себе обувь на один-два номера просторнее. [29]
Через несколько дней от грязи и воды (стояла самая отвратительная пора осени) наши обновки так разбухли (сушить их было негде), что уже с трудом налезали на ноги, обвернутые одной только тонкой летней портянкой. И вот по ночам тесные сапоги начали самым загадочным образом меняться местами с более просторными. Сперва это явление происходило внутри взвода, потом сапоги стали гулять из взвода во взвод и даже из роты в роту. Видимо, дневальные нерадиво несли вахту. Так продолжалось с неделю, с шумной неразберихой и поисками «беглецов» при подъеме. Наконец настало одно прекрасное утро, когда у отдельных курсантов сапоги вообще не захотели налезать на ногу.
Старшина приказал роте построиться, отобрал незадачливых франтиков (среди них оказался и я), сделал длинное ворчливое внушение (к сожалению, запоздалое), после чего отвел прихрамывающую команду в батальонную каптерку, где предоставил нам выбирать на свой вкус обувь из огромной кучи старых ботинок, сданных нами же около двух недель назад. На этот раз никто не ошибся. И мы снова щеголяем в башмаках, разношенных, удобных и таких свободных, что хоть трое портянок накручивай, а старшина, проходя перед строем роты, косит глаз на наши обмотки и при этом неизменно ворчит: «Танкист без сапог — что невеста без жениха. Никакого вида у роты из-за отдельных разгильдяев... Срамота!»