Дневник. 1901-1921
Шрифт:
28 июня. Только что – после обеда – перевел такие строки из Свинборна:
О, пусти мои руки, о, дай мне вздохнуть.Пусть роса охладит мою жаркую грудь.А луна! Как нежна на цветах ее сень;Как цветок, она тянется к небу прильнуть…Ах, уж день недалек, недалек уже день…Исцелована вся я лежу, и наш садМне для ложа отдать мураву свою рад,И хочу я тебя, как полдневная теньХочет ночи, как полдень, влюбленный в закат.Ах, уж день недалек, недалек уже день.Властелин мой! Молю: отдохни, не целуй!Разве отдыха слаще шальной поцелуй?Да?29 июня.
Ах, отнимут огни этих первых лучейНочь у дня и восторги у страсти моей.А пока – в полнолунье – люби же меня,Хоть бежит уже тьма от рассветных огней.О! Зачем этот день? О, не нужно мне дня.Вот уж падает сердце, уж кровь не слышна.Наша жизнь там смолкает, где громче она.Путь любви меж убитых любовью – и тамОна кровь их возьмет, если кровь ей нужна.Скоро день. О, зачем? Он не надобен нам!Если хочешь, убей меня. Хочешь – убейИ багряный восторг отыми у скорбей.Разметай виноград, пока сладок в нем сок.Лучше смерть для меня, чем для страсти моей.Недалек уже день, ах, уж день недалек.30 июня. Начал стихотворение Ленского. Написал корреспонденцию об иммигрантах*. От Манички получил письмо: пишет, что сына моего зовут Харлампий и что Липа будет его крестной кумой. Сегодня ровно месяц, как мой Харлампий явился на свет. Каким-то ему этот свет покажется? Ни от З. Венгеровой, ни от Э. С.* ответа еще нету. Корреспонденций моих в газете тоже уже неделя как не было. Я не унываю. Сегодня был Демченко. Приходил прощаться и на прощание дал мне мат… Сегодня мне как-то тяжелее отсутствие своих. Странно. Я даже рад, что Лазурский ворочается.
1 июля. Вот что я вчера написал:
… И не ждешь пред собою ни жажды,Ни поздних скитаний, ни гроз.И знаешь ответы на каждый,На каждый забытый вопрос.И знаешь, зачем ты и где ты,И твердо идешь меж могил.И хоть не сверкают кометы,Но вот – ты свечу засветил.Твое завтра – сегодня готово,С утра ты куешь вечера,И не жди ты покрова ночного —Не взял ты свой молот с утра.А я – ничего я не знаю,И рассвет, и закат я люблю.Я не верю певучему маю,Я о вере пою февралю.И волну я люблю, и утесы,Как венок, свои грезы плету.Для ответов я знаю вопросы,Для вопросов я знаю мечту.2 июля.
И за ласку речного изгиба,Уходящего в яркую тьму,Кому-то кричу я: спасибо!И рад, что не знаю, кому.Сегодня узнал о смерти Уотса. Написал о нем корреспонденцию*. Перевел две строфы Свинборна.
Играл с поповичем 4 партии в шахматы и все четыре выиграл. Корреспонденций моих не печатают уже неделю. Жду Лазурского – сказал, что сегодня вернется. Буду сейчас читать «Пенденниса».
10 июля. Читаю Ренана «Жизнь Иисуса». Решил выписывать все, что пригодится для моей фантастической книги о бесцельности. Мои положения таковы: бесцельность, а не цель притягательны. Только бесцельностью достигнешь целей. Отведу себе здесь несколько страниц для выписок.
25 VII.
Ты любил ее робко, эту жизнь многоцветную,Без надежды пред ней ты молился в тиши.Без рыданья принес ты ей грусть безответнуюСтыдливо прекрасной души.Как сияньем заката – печалью повитаяБез рыданий рыдала молитва твоя.Как неспетая песня, как радость забытая,Как могила, неведомо чья.И из сердца великого, сердца влюбленногоПо капле, по капле сочилася кровь,И какого-то неба – иного, бездонного,Без надежды просила любовь.И стыдливо душа невозможного чаяла,О вечном минуту моля,И в безбрежности вечного тихо растаялаВ тихих лучах небытья.Как покорного вечера благоухание,Как безропотно тихий закат,Как весенней любви, как любви трепетание,Как первой любви аромат…*27 июля, среда. Сегодня утром Лазурский получил от В. Брюсова письмо, где очень холодно извещается, что моя статейка о Уотсе пойдет*. От наших сегодня ни строки.
29 июля, пятница. Вечер. Писем от наших все нет. Вечер. Я перевожу Свинборна для своей статейки о нем*. Вот что я написал:
И пальм, и лавровых ветвей,И грудей, дрожащих весной,Они голубиных нежней —Эти груди у нимфы лесной.Ты возьмешь ли все крылья страстей,Весь восторг домогильный возьмешь?Эту песнь убегающих дней,Что1 августа, понедельник. Предисловие к «Онегину»*. Будь я рецензентом и попадись мне на глаза этот стихотворный роман – я дал бы о нем такой отзыв: Мы никак не ожидали от г. Чуковского столь несовершенной вещи. К чему она написана? Для шутки это слишком длинно, для серьезного – это коротко. Каждое действующее лицо – как из дерева. Движения нет. А что самое главное – отношение к описываемому поражает каким-то фельетонным, бульварно-легкомысленным тоном. Выбрать для такой вещи заглавие великого пушкинского творения – прямо-таки святотатственно. Стих почти всюду легкий, ясный и сжатый… В общем, для «железнодорожной литературы» – это хорошо, но не больше.
4 августа. Сочиняю поздравительный стих Олимпиаде Прохоровне:
Достойно Ваши имениныВоспеть – я не могу никак.Мой стих не стоит и полтины,Мне платят только четвертакЗа строчку. А сказать стихами«Желаю вам того-сего» —Ведь это, посудите сами,Не стоит ровно ничего.И потому я вам ни слова,Ни слова не скажу такого.Я не скажу: пошли вам богиВсего, что просите у них.Я знаю, что от слов такихИ белый покраснеет стих.Я знаю: ни один двуногийСвоих желаний не достигТаким путем. Мы сами, самиДолжны добыть, чего хотим,И только нашими рукамиМир вожделенный достижим.(Простите стих головатючий —Придумать не могу я лучший.)И потому я вам желаю,Чтоб вы желали – пожелать.Иных желаний я не знаю,И не желаю вам узнать.Иль нет: уже не за горамиТот праздник ваших именин,Когда я кликну: сын мой, сын,Надень-ка чистый казакин,Идем с тобою к крестной маме,Там угостят нас пирогами.Тогда – ужель тебе, Аллах,Молебный голос мой не слышен?Да будет в этих пирогахНачинка сладкая из вишен.Но здесь конец сему листочку,И потому я ставлю точку.Август. Ночь на 22-е. Это шестая ночь, что я не сплю. Зуб. Никогда в жизни не знал таких мучений. Купил вечером лекарство против невралгии; там сказано: по 2 ложки – не больше. Я выпил почти всю бутылку, и нервы поднялись еще больше. В голове мутится: ни одной мысли не могу довести до конца.
Стараюсь думать о Маше, не могу – так болит. Зубы стучат – и я занимаюсь тем, что считаю, сколько раз они стучат. Теперь, должно быть, 2-й час. В 9 1/2 пойду к дантисту. Значит, мучиться осталось приблизительно 7–8 часов. Я плачу – и все говорю: Мама, мама, мама! Хочется молиться Богу или броситься из окна. Неделя как я ничего не пишу, не читаю, не думаю. И если бы я думал, что мне предстоит вторая такая неделя, я бы покончил с собою. Ухо болит от зубной боли. Голова тяжелеет все более. С восторгом думаю о том, как дантист наложит завтра щипцы и сделает этому проклятому зубу – моему мучителю – больно, больно. Это будет моя месть. Самочувствие покидает меня. Мне кажется, что меня нету, а есть один комок боли, – а все, что не болит, не существует. Должно быть, уже прошло 5 минут, как я пишу. Вот и хорошо. Хорошо. Хорошо. Возьму сейчас Пушкина и заставлю себя прочесть какое-нибудь стихотворение, вникая в каждое слово. Прочел «Зимний вечер» и «На смерть Ризнич». Ужасно трудно находить между словом и его значением соответствие. Образ упрямо не хочет идти на место слова. Который теперь час? Странно: вчера, в воскресение, а сегодня ночь на понедельник, утром Лазурский взял меня под руку и отвел меня на Woburn Square к дантисту Read’y. Его не было дома, а была его сестра. Она, ни меня, ни Лазурского никогда не видавшая, дала мне лекарство и денег не захотела брать. Странно! А вот вещь еще более странная: каждые две минуты я встаю с постели (на которой пишу вот это), поднимаю с полу графин и полоскаю рот, хотя никакого облегчения от этого не получается. Зачем же я это делаю? Кстати: у Пушкина, кажется, нет ни одного стихотворения о зубной боли. У Чехова в «Лошадиной фамилии» и в другом, где жена ругает мужа (забыл заглавие). У Достоевского – в «Записках из подполья». Где это река Коцит? Пушкин говорит в послании к Мордвинову: «На брегах Коцита». Пробило 2 часа. Только что прочел из дневника Пушкина об Иконникове. Как умно! Удивительно! Сложный характер изображен с такой легкостью и простотой. Вместо 2-х ложек Neuralgia Mixture [39] я принял 7 – и как у меня теперь опустела голова! 3 часа. Руки и ноги немеют. Такое ощущение, будто я умираю. Сын мой! Коля! Как это странно. Чуть я подумаю о смерти, сейчас же мне приходит в голову он. С добрым ли чувством я поминаю его или с завистью – я никак не умею сказать. Боже, как я исхудал: пальцы вытянулись. Лицо – сплошная яма.
39
микстура от невралгии (англ.).